Всякое бывает
Шрифт:
— Спасибо тебе, Боб, но нет, не получится. Может быть, в другой раз.
Он поднял на нее глаза:
— Напрасно я об этом заговорил, да?
— У тебя есть полное право говорить о чем угодно, — ответила она.
Через несколько дней она нашла у себя потрепанную книгу «Большие надежды» и за ненадобностью отдала Бобу. В ту ночь он не сомкнул глаз и прочел роман от корки до корки, а наутро поделился впечатлениями. Теперь он изо дня в день поджидал мисс Тейлор за углом от пансиона, и она не раз начинала: «Боб…» — намереваясь сказать, чтобы он больше не приходил, но так и не собралась с духом.
В
Именно тогда до нее дошло, что отныне ей будет затруднительно вызывать Боба отвечать домашнее задание. Карандаш то и дело останавливался на его имени, но в итоге она вызывала тех учеников, чьи фамилии значились в классном журнале до или после фамилии Маркхэм. Когда они вместе шли в школу или обратно, она не поднимала глаз. Но после уроков, когда Боб тянулся вверх, чтобы стереть с доски примеры и задачи, она нередко ловила себя на том, что исподволь наблюдает за его движениями.
А однажды в воскресенье он стоял посреди речушки в закатанных до колен штанах и вдруг, подняв голову, заметил, что у самой кромки воды появилась мисс Тейлор.
— А вот и я, — сказала она, смеясь.
— Честно говоря, — отозвался он, — меня это не удивляет.
— Покажи-ка мне раков и бабочек, — попросила она.
Они дошли до озера и сели на песок, обдуваемые теплым ветром. Когда настало время подкрепиться бутербродами с ветчиной и соленьями, а также апельсиновым ситро, Боб чинно уселся немного позади.
— Эх, прямо не верится, — вырвалось у него. — Самое счастливое время в моей жизни.
— Кто бы мог подумать, что я отправлюсь на такой пикник, — сказала она.
— Да еще с каким-то сопляком, — добавил он.
— Мне здесь хорошо, — призналась она.
— Приятно слышать.
До вечера они почти не разговаривали.
— Неправильно это, — сказал он позднее. — А почему — не могу понять. Мы же просто гуляем, ловим этих дурацких бабочек и раков, едим бутерброды. Но мать с отцом точно меня прибьют, если узнают, да и в школе по башке дадут. А вас, наверное, учителя засмеют, да?
— К сожалению, это так.
— Тогда завязывать надо с этими бабочками.
— Я вообще не понимаю, как здесь оказалась, — пробормотала она.
На этом и закончился тот день.
Вот и все, что вместила в себя история Энн Тейлор и Боба Маркхэма. Две-три бабочки-данаиды, книга Диккенса, десяток раков, четыре бутерброда и две бутылки апельсинового ситро. В понедельник Боб долго стоял за углом, но так и не дождался, чтобы мисс Тейлор появилась в дверях и направилась в школу. Лишь примчавшись к первому звонку, он сообразил, что она вышла раньше обычного и намного его опередила. После занятий она снова исчезла: на последнем уроке ее подменяла другая учительница. Пройдясь мимо пансиона, где жила мисс Тейлор, он так ее и не увидел, а позвонить в дверь не решился.
Во вторник после уроков они снова оказались в безмолвной классной комнате: он размеренно тер доску губкой, как будто время остановилось и спешить больше некуда, а она проверяла тетради, и ей тоже казалось, что можно до скончания века сидеть за столом, утопая в непостижимом
— Боб! — окликнула мисс Тейлор. Вздрогнув, он обернулся. За все это время они не перемолвились ни словом.
— Подойди, пожалуйста, — попросила она. Он медленно положил губку.
— Иду, — ответил он.
— Присядь, Боб.
— Да, мэм.
Несколько мгновений она пристально смотрела на него, и наконец он отвел глаза.
— Ответь мне, Боб, ты понимаешь, о чем я собираюсь поговорить? Догадываешься?
— Да.
— Тогда сам скажи.
— О нас, — произнес он, помолчав.
— Сколько тебе лет, Боб?
— Пятнадцать будет.
— На самом деле тебе четырнадцать.
Он неловко поерзал.
— Да, мэм.
— А знаешь ли ты, сколько мне?
— Да, мэм. Слышал. Двадцать четыре.
— Двадцать четыре.
— Через десять лет мне тоже будет двадцать четыре, — сказал он.
— Но к сожалению, сейчас тебе еще нет двадцати четырех.
— А иногда кажется, что есть.
— Понимаю — иногда ты и ведешь себя как мой ровесник.
— Честно?
— Ну-ка, сиди смирно; это серьезный разговор. Нам необходимо самим разобраться в том, что происходит, ты согласен?
— Вообще-то да.
— Для начала давай признаем: мы самые лучшие, самые близкие друзья на свете. Давай признаем: у меня никогда не было такого ученика, как ты, и ни к одному молодому человеку я не испытывала такой нежности. И позволь, я скажу за тебя: ты считаешь меня лучшей учительницей из всех, которые у тебя были.
— Если бы только это, — сказал он.
— Возможно, ты чувствуешь нечто большее, но приходится учитывать самые разные обстоятельства, весь уклад нашей жизни, считаться с горожанами, соседями и, конечно, друг с другом. Я размышляю об этом уже много дней, Боб. Не думай, что я не способна разобраться в собственных чувствах. По некоторым причинам наша дружба действительно выглядит очень странно. Но ведь ты — незаурядный юноша. Себя, как мне кажется, я тоже хорошо знаю и могу сказать, что не страдаю физическими или умственными расстройствами; я искренне ценю тебя как личность. Но в нашем мире, Боб, о личности принято говорить только тогда, когда человек достиг определенного возраста. Не знаю, понятно ли я выражаюсь.
— Чего ж тут непонятного? — проговорил он. — Был бы я на десять лет старше и на пятнадцать дюймов выше — и разговор был бы другой. Глупо судить о человеке по его росту.
— Согласна, это кажется глупостью, — продолжила она, — ведь ты ощущаешь себя взрослым, знаешь, что не делал ничего плохого, и стыдиться тебе нечего. Тебе нечего стыдиться, Боб, так и знай. Ты держался честно и достойно; надеюсь, и я вела себя так же.
— Это уж точно, — подтвердил он.
— Возможно, придет время, когда люди научатся распознавать зрелость характера и будут говорить: вот это настоящий мужчина, хотя ему всего четырнадцать лет. По воле случая и судьбы он стал зрелым человеком, который трезво оценивает себя, знает, что такое ответственность и чувство долга. Но пока это время не пришло, мерилом будут служить возраст и рост.