Вторая и последующие жизни (сборник)
Шрифт:
Кап… Кап… Кап….
— «Лошадью ходи»… — пробормотал кто-то из телевизионщиков, оценивших ситуацию.
— Вы что себе позволяете? — взвизгнул начальник, утираясь. На его лице некрупными прямоугольниками начали наливаться синяки.
— А ты зачем, мерзавец, детскую площадку заасфальтировал? — вернул ему вопрос Борисыч. — Самого бы тебя за это под асфальт закатать…
Оплошавшие охранники ухватили его за плечи, но тот каким-то детским, пионерским еще, приемом вывернулся из захвата.
А потом, подхватив мою палку за середину, ткнул ею обоих охранников и те кеглями разлетелись в стороны. Такой силы у него не было. Точнее не могло быть, и я понял, что заработала профессорская таблеточка.
— Прощай, Борисыч! — прошептал я. Мои друзья жадными глазами смотрели, как наш друг творит Революционную справедливость.
Что стало ясно с первой же секунды, так это то, что это накатила вполне контролируемая ярость: он, подхватив вторую палку, охаживал только управдома и его охранников.
Не было там каких-то хитрых приемов, особенно таких, какие показывают в азиатских фильмах. Простые удары, но от всей души. А вот прессу ОН не трогал. Они отбежали к автобусу и снимали, снимали, снимали…
Необузданной ожесточенности в Борисыче, наверняка хранилось больше, чем в хомяке, но ОН не сумел переступить в себе какой-то черты и бил не насмерть. Один раз только ОН отклонился в сторону — когда уже лежащий в крови и соплях управдом заорал:
— Охрана! Стреляйте же! Стреляйте!
Почувствовав опасность, Борисыч отвлекся и сломал руку тому здоровяку, что сунул её в карман.
Господин Матросов успел в эту секунду вскочить на ноги, но это ему не помогло — Борисыч зацепил его щиколотку рукоятью палки и снова повалил на землю. Там он и оставался еще минуты три, пока его охаживали клюкой, поскуливая от боли. Стало видно, что Борисыч выдохся — взмахи стали реже и сладкого натужного «хеканья» стало не слышно.
— Все, — негромко сказал Абрамыч. — Кончается действие.
Наш друг словно услышал, наклонился к поверженному врагу.
— Слушай, ты… Власть антинародная… Чтоб через три дня все вернул как было. И гараж мой и детскую площадку… Если не сделаешь — пеняй на себя. В следующий раз жалеть тебя не буду… Убью.
Матросов захныкал что-то в свое оправдание, но Борисыч не стал его слушать.
— Я сказал.
Он посмотрел на нас, прощаясь, и не спеша пошел прочь, мимо телевизионщиков. Никто не решился остановить его…
Бах! Бах! Бах!
Выстрелы прозвучали над самым ухом.
Я оглянулся, одновременно занося палку. Один из бодигардов, то ли более других преданный шефу, толь менее других пострадавший стрелял из длинного черного пистолета. Борисыч на том конце ствола качнулся, получив пулю
На следующий день, когда мы снова собрались, но не за игровым столом.
К столу нас не пустили — его все еще опутывала пестрая полицейская лента, и мы сели на лавку у подъезда.
Сидели и словно пришибленные после допросов, снятия показания и прочего, а по двору продолжали бродить полицейские.
— А как он ему, — прижмурившись, чтоб ничего не мешало ему переживать этот момент заново, медленно сказал Петрович. — Как он ему врезал! Сердце радуется!
— Борисыч у нас во всех новостях. Родню вспоминают… Оказывается у него дед в ОГПУ служил…
Абрамыч кивнул на старенький наладонник, то ли купленный, то ли подаренный кем-то из студентов.
— Мало ли кто у кого где служил… А за такое надо во дворах памятники ставить. И чтоб пионеры по бокам!
— Сколько твои хомяки после этого жили? — спросил я.
— Несколько часов — точно.
— Ну что ж… Светлая ему память…. Ты, Абрамыч, смотри, пилюльки свои не выброси… Мало ли как дело обернется еще.
Мои товарищи закивали, соглашаясь, и профессор кивнул.
— Помянуть бы надо… Я сбегаю? — предложил Петрович. Он не успел привстать, как в профессорском наладоннике запищал скайп. На моих глазах Абрамович побледнел.
— Плохо? — насторожился Петрович, засовывая руку в карман, поближе к валидолу.
Абрамыч не ответил, занятый компьютером. Своими кривыми пальцами профессор тыкал в экран, выцарапывая иконку.
— Кто там? Что ты мельтешишь?
Профессор воровато оглянулся. Полицейские продолжали бродить вокруг доминошного столика. Трое оккупировали бывшую детскую площадку, заставленную автомобилями.
— Борисыч…
— Что?
Наши головы с сухим треском встретились над экраном.
— Здорово, мужики!
Это был точно он! Живой! Чем-то неуловимо другой, но живой!
— Живой?
— А то…
Голос его чем-то изменился, стал тверже, только интонации остались его.
— Что случилось?
— Побочный эффект.
— Не сработал? Слава…
— Сработал, но в другую сторону!
Он улыбнулся, как улыбнулся бы американский президент или реклама дантиста. Во все 32 зуба!
— Господи! — выдохнул Абрамыч.
— Я теперь, ребята, живее всех живых! Что болело — не болит. Что отрезали — восстановилось. Что выпало — приросло! Пока я в бегах, но не потеряюсь. Сам вас найду….
— Твое ранение…
— Какое к черту ранение? Регенерация 100 %!
Экран погас. Мы молчали, молчали, молчали… Каждый думал о своем.