Вторая очень страшная история
Шрифт:
— В обвинительном заключении все будет уточнено, — вновь по-прокурорски, словно бы наизусть оттарабанил он.
Мне особенно не понравилось слово «заключение». Потому что оно было тюремным.
— Явитесь послезавтра, в воскресенье, на печально знакомую вам станцию Антимоновка Антимоновского района вместе со своими сообщниками. И сразу же направляйтесь на «старую дачу». Там я буду вас ждать. Явиться должны только участники вашей преступной группы. Чтобы можно было восстановить точную картину содеянного! В интересах следствия необходимо,
— И от учителей, и от родителей?
— Ото всех! Ты маленький, что ли? Надо тебе объяснять?
Он неожиданно перешел на «ты» — и мне стало легче: все-таки маленьких обычно щадят.
— Послезавтра, как вы сами сказали… воскресенье. Как же нам объяснить родителям?..
— Умели убить — умейте и объяснить! — перебил он. — Не задавай следствию наивных вопросов. Вообще вопросы будем задавать мы. — Он помолчал, несколько доброжелательно подышал в трубку и предупредил: — Если сами не явитесь, доставим силой! Но это только усугубит. И вообще будет позор!
— Нет, нет, мы приедем, — засуетился я, не собираясь менять свою славу, к которой я уже привык, на позор, к которому, наверно, привыкнуть нельзя.
Он говорил не «приедете», а «явитесь», не «привезем», а «доставим», не «сделанное», а «содеянное». О, как суть этих слов, еще недавно любимых мною, круто изменилась, когда стала относиться ко мне самому!
Внезапно голос антимоновского следователя показался мне отдаленно знакомым. Чтобы он не оборвался, а продолжал звучать в трубке, я сказал:
— Но все-таки… родители будут очень обеспокоены…
— В зале суда они обеспокоятся куда больше. Так что пусть привыкают. Еще раз предупреждаю: никто, кроме вас, непосредственно обвиняемых, ничего знать не должен. Если ход следствия будет нарушен, возникнет дополнительный пункт обвинения!
«Преступление», «следствие», «обвинение». Да, эти близкие мне понятия я захотел вдруг от себя отдалить!
И все же его голос казался мне не то что хорошо знакомым или как бы родным… а просто похожим. На чей?!
— Мы вечером… вернемся домой? — пробормотал я так, будто уже находился на скамье подсудимых перед глазами судей и заседателей, которые называются «народными», потому что судят от имени всего народа. Хотя с народом они не советуются…
— Вы вернетесь домой, оставив нам подписку о невыезде.
— Откуда? Со станции Антимоновка?
— Не разводи антимонию! — Он захихикал, довольный своей шуткой. — Не прикидывайся дурачком. — Он, выходит, считал меня умным. — Подписку о невыезде из города, в котором вы проживаете… пока.
Перед словом «пока» он сделал паузу, похожую на непреодолимую пропасть. Это был единственный знак препинания, который он позволил себе. А вместо слова «живете» сказал «проживаете». Как детектив, я улавливал все эти профессиональные особенности.
— Спасибо, — зачем-то пролепетал я.
— Спасибо нам говорят пострадавшие, а не обвиняемые.
Обвиняемыми
— Это… ошибка, — набрался смелости возразить я.
В ответ он, говоря литературным языком, раскатисто расхохотался. И смех его прогрохотал как гром над судьбами членов нашего литкружка.
— Что? Какая ошибка?! — заметалась по канцелярии Мура. И на всякий случай прикрыла дверь директорского кабинета.
— Он… то есть следователь… вызывает меня по поводу одного дела. Но мне оно кажется… ошибкой.
Я скрыл суть разговора, но в то же время ничего не наврал. «Это искусство: не врать и одновременно не говорить правду!» — поучал меня, помню, брат Костя. В этом случае я оказался учеником-отличником, хотя во всех остальных случаях им не был.
— Следователь хочет с тобой посоветоваться! — ликующе предположила Мура. — Наша юриспруденция, таким образом, признала твой детективный талант!
Она распахнула дверь директорского кабинета:
— Вы слышите: с Аликом Деткиным советуются профессиональные следователи! Я знала вундеркиндов-пианистов, вундеркиндов-скрипачей, вундеркиндов-математиков… Но следователь-вундеркинд? Этого еще не было.
Она просунула голову в кабинет. И, услышав какую-то директорскую фразу, восхищенно заострила свой внешний облик:
— Вот именно: вся школа может гордиться!
«Чем? — задал я с плохо скрываемой подавленностью вопрос самому себе. — Чем гордиться? Подписками о невыезде? Но мы же никого, мне помнится, не убивали! Неужели нам припишут чужое преступление… как в годы репрессий? Неужели и сейчас бывают нарушения законности? И неужели такое нарушение нарушит всю нашу жизнь?!»
О, как верна народная мудрость: от взлета под потолок до падения на скамью подсудимых расстояние короче гусиного носа. И даже воробьиного.
…На следующий день я собрал в бывшей кладовке, а ныне «Кладовой памяти» весь литературный кружок. Не пришел только Глеб, который после нашего возвращения домой вообще ни разу не появлялся.
— Не волнуйтесь, пожалуйста, нас обвиняют в убийстве, — сообщил я.
— В каком убийстве? — с мужественной сдержанностью осведомилась Валя Миронова. Она никогда не совершала не только преступлений, но даже малейших нарушений. «Правила внутреннего распорядка» свято хранились в ее душе.
— Подробности пока неизвестны. Это какое-то недоразумение… Но звонил следователь. Мы все — и Глеб тоже — должны послезавтра, в воскресенье, явиться на станцию Антимоновка Антимоновского района. И более того — на ту самую «старую дачу».
— Но ведь мы никого не убивали, — сказал Принц Датский, который был силачом, но убийцей — никогда.
— Раз следователь требует, надо явиться. Всем шестерым! — с необычной для него смелостью заявил Покойник.
— Да… Без родителей и учителей, — подтвердил я. А потом добавил: — Без братьев и сестер.