Вторая полка
Шрифт:
Со спины который год решающегося на шпагат стула махом сняла жилетку. Тёплую. На календаре же зима. Синюю. Не поэтому. Просто такую выдали. К жилетке приложили наказ: носить с глубокой осени по мелкую весну. Далее сдать под отчёт собственной персоне и у ней же забрать жилетку жёлтую. Блевотно-жёлтую. Холодную, но тёплую.
Кастрированный ватник цвета героиновых вен прильнул к широкой и мокрой спине. Если бы приснопамятный третий глаз располагался на шее, то всякий раз через дыру видел бы прошлое. То самое, в котором неуклюжие пальцы тупыми ножницами отпарывали бирку со стыдным размером. На грудном кармане топорщился бейдж.
– Зачем? – не унималась
– Ему, например, – подсказывали откуда-то из грёз.
– Ему-то на хрен? – хамила из реальности, морщась от воображаемой картины, где она в блевотно-жёлтой жилетке радостно бежит к хроническому вдовцу Савелию. Он, конечно, только для неё принц. Но тут, какое совпадение, она и для себя хуже обеих жилеток. Побитый орех с уцелевшим ядром. Ведь специально уцелел. Всё ещё надеется обрести того, кто полюбит.
А грецкие орехи вообще кто-то любит? Наверняка. Мир всегда полнился любодеями. Чем дальше, тем жирнее реестр девиаций. Значит, и на неё купец найдётся? Без сомнений! Тот, что берёт кредит на другой кредит. Когда товар не важен, важно взять кредит. У Принца как с этим дела обстояли? На что он своих мрущих супружниц отправлял в подземное путешествие?
– Юкина Полина Даниловна. Хорошо, – приговаривал кадровик, тиская бумагу с таким видом, словно и она от соития получает удовольствие. Мол, даже больше, чем он. Ага, мужчины такие мужчины – помесь взлетевшего самомнения с павшими в средневековье взглядами. – Очень хорошо.
– Чего хорошего? – пробурчала, сжимая пакет пурпурного винограда.
– А? – кадровик прервал акт, отбросил ручку. – Хорошо, что Полина.
– Была бы Галина, было бы хуже? – всегда хамила, надеялась побольнее врезать чужому вниманию. Лучше отправить сразу в нокаут без права на возвращение.
– Было бы хуже. Конечно, – кадровик удивился с припиской «нахально».
Далее вести беседу, избегая обсценных выражений, у неё не имелось не сил, не желания. Поэтому выбрала молчать. Но не просто молчать, молчать ненавидя. Вышло, как всегда, превосходно. Это у неё от матери. Не лечится. Здесь любые диеты с шарфами беспомощны.
– До вас тут тоже Полина работала.
«Вас»? Ого-го себе! На вы к ней вот так в лоб совался единственно милиционер. Года четыре назад. Про туалет интересовался. Не о пути эволюции вообще, хотел познать эксплуатацию в моменте. Она также краснела. И не из-за предмета спроса. От свалившегося «вы». Уважение всегда давит. Чужое ещё пуще, безжалостнее.
– О, Кизыл, приветствую! – кадровик окончательно забросил бумагу. А чего, он-то своё получил. – Как сам? – поднялся, протянул крохотной ладошке свою – бесформенную, напоминающую кусок холодца.
– Хорошо сам, – улыбался привратник: улыбка давалась лучше, чем иноземная речь.
– Смотри, кто тут у нас, – презентовал кадровик.
Она чувствовала, что обязана сейчас стоять под большим покрывалом, пусть случайно прожжённым пьяной рукой и пахнущим средством от артрита. Не имеет значения, просто наконец сорвите с неё эту дрянь! Но не сорвали. Так обошлось. Её всучили, как дурной подарок, бестолковость которого даже не пытались спрятать под мятой упаковкой.
– Наша новенькая! – рука-холодец опомнилась, прогладила листы, ибо заскучали без ласки.
– Приятно, – привратник лишь собрался кивнуть, а её уже бесило то, что в это слово он умудрился засунуть «ы». Дважды: «прыятыно».
– Юкина Полина Даниловна, – продолжал вещать кадровик, одевая бумаги в папку.
– Опять Полина, – восхитился Кизыл.
Она прикусила
– Вот и я говорю, что хорошо! А она не верит, – Холодец отстал от листов, заходил ходуном, указывая на неё, и ведь явно дрожал не от бесцеремонности.
– Одна Полина ушла, другая пришла. Вторая Полка! – радовался привратник, пока она ненавидела его маленькую руку.
Зачем он её протянул? Такое вообще протягивают? Да, она, допустим, пожала. Допустим, не допустим. В смысле, реально пожала. Но это же недопустимо! Носить такие руки. Мужчине. У её парня таких рук не будет. Будут другие, красивые. И он будет их протягивать, а она гордиться: смотрите, мой! С руками! С красивыми руками.
Наверное, хорошо, что тогда был не её день рождения. Просто день. Поэтому мысли про рукастого не перешли границу, избежали участи желания, не сбылись. А то жила бы сейчас с ним, обслуживала бы его, его детей. Фу! Он, поди, ещё и руки свои красивые не пожимал бы, а распускал. Наверное. Она точно не знает. Точно не думает, как могло статься. Совсем не сравнивает, как стало у тех, кого юность называла друзьями. Много лет прошло. Как будто бы все успели всё, что хотели. Время же для этого ходит? Самая очаровательная однокурсница выбилась из шлюх в мамки. Самая умная до сих пор воздерживается от передоза. Что касается лично неё, то тут тоже не без достижений. Например, приобрела новые диагнозы и преуспела в полноте. Речь Кизыла облысела до гладкости, хотя она так и осталась для него Полка. Кадровик вот вообще помер. Его ещё хоронили одномоментно с четвёртой женой Савелия.
Был июль и чёрт знает какой день её работы. Кладбище, совсем забывшее, что оно по купцу Александровское, топило, словно баня имени какой-нибудь самой очаровательной однокурсницы. Блевотно-жёлтая жилетка вообразила себя парником, в котором посадили овальное что-то. Юкина, не желая подыгрывать, искренне считала себя заключённой. Самое противное, политической. Или самое противное, это когда по спине бегут капли и совсем не дождя? Солнце её бесило, поэтому она щурила овальные глаза и назло включала красноту щёк на максимум. Раздражение сказалось взаимным, и каждый луч впрыскивал в темечко тошноту и удушье.
– Тепло, – радовался Кизыл, – очень тепло, – докладывал, не переставая улыбаться небу.
– Очень, – подтвердила, оставив попытки подобрать матерную рифму.
– Зачем печалишься?
– Так кадровик умер, – сморщилась, почесала овальный подбородок. – Кстати, хоронить пойдёшь?
– Я людей не хороню, – привратник мечтательно покачал головой. – Они для меня никогда не умирают.
– И плохие?
– А разве люди бывают плохими?
– Действительно, чего это я?!
– Бывает, что поступили плохо, – он то ли не слышал иронии, то ли не знал о её существование, – не по-человечески. Но это не делают их плохими.
– Угу, плохими не делает. Всего лишь мерзкими. Особенно, когда извинений не добьёшься.
– Это делает их неумными. А извинений добиваться не надо. Как и любви. Ничего добиваться не надо.
– Ну-ну, – направилась якобы в тень, на самом деле уходила. – Ничего добиваться не надо, – тихо передразнила. – Девиз дворника.
– А я привратник, – Кизыл ещё шире улыбнулся ей в спину.
Обхватил спрятанными в большие перчатки маленькими ладошками черенок метлы и принялся чесать асфальтовый хребет. Сейчас закончит, подберёт лопату, её он тоже купил сам, и отправится маленькими ручками земельку разбрасывать. Ту, что не понадобилась естественным для здешнего места нуждам.