Вторая сущность
Шрифт:
— Пальто вернут на склад? — поинтересовался он без уверенности.
— Оно теперь пошло как доказательство.
Но это был не тот вопрос, который Гузь приберегал или не решался поставить.
— А вас отпустили без всяких претензий? — опять спросил.
Спрошено так, а понимай этак: мол, почему ж тебя, ворюгу, не засадили в кутузку?
— Претензии имелись.
— Какие?
— Зачем, мол, ворую.
— А вы признались?
— Куда ж деваться…
Все не то он спрашивает. Вижу, свербит у него. Небольшие глазки остры, а пухлые плечи аж подрагивают, как
— А про Вячеслава там рассказали, что мне рассказывали?
— С какой стороны это вас беспокоит, Семен Семеныч?
— С такой, что он сегодня на работу не вышел, — фыркнул кладовщик.
— А какова связь? — не понял я.
— После ваших показаний его могли арестовать.
— Никому, кроме вас, ни слова, — заверил я. — А вы-то приняли меры?
— Сообщил в кадры — они проверяют.
И тут меня стало подмывать новыми фактами про Вячика поделиться. В конце концов, Гузь лицо материально ответственное, и ему страдать. Да что-то мне помешало. Может быть, муха, севшая на мой нос. Неужели Вячика и верно забрали без моей помощи? А не испугал ли его термос с бутербродами и тугосокими помидорами?
— Семен Семеныч, неужели вы верите в мое воровство?
— Что значит «верю»? Я сам пальто видел в проходной.
— Эх, Семен Семеныч, расскажу тебе напоследок байку про басенку…
…Белоперая ворона затесалась в стаю черных товарок. Те ее приняли. И ну восхищаться ее красотой — ведь беленькая, как молоко. Дай нам по перышку, мол, для украшения наших черных личностей. Белая-то ворона разрешила. Стали они дергать перо за пером, да и ощипали белянку вовсе. Не ворона, а бройлер магазинный. Синяя, голая и без хвоста. Главная ворона и каркни в том смысле, что, мол, гоните, ребята, такую страшилищу вон. И вытурили. Ну?
— Николай Фадеич, эту мораль я знаю. Белых ворон клюют…
— Тут другая мораль, Семен Семеныч.
— Какая же?
— Не допущу я себя ощипать, как та белая ворона.
Я-то думал, что он спросит, какой намек заложен мною в этой самой морали… Только вижу рассеянность в его лице, из-за которой он слушает, да не слышит. Свое у него в мозгу крутится со скоростью элементарных частиц. Тогда мне надо уходить, что я и начал было делать…
— Николай Фадеич, тут кто-то оставил желтенький термос. Не ваш?
— Нет, мой синий.
— Этот на два литра, — уточнил он.
— Мой на литр.
— Значит, не ваш…
Отвечал я уже походя, почти не оборачиваясь. Но вдруг как обо что споткнулся на ровном месте. Ноги отяжелели так, что я не могу переступить. И темечко вспотело.
Все-таки обернулся — взгляд кладовщика прошил меня могучим лучом. И все мои сомнения разом отринулись. Ах, башка я каменная… Ловко он меня купил, как пса на мясо…
Термос, мною оставленный в машине Вячика, был синего цвета, на один литр.
— Домой, Николай Фадеич? — тихо спросил Гузь.
— Домой, Семен Семеныч, — хрипло подтвердил я.
Глядим мы друг на друга — и такое положение: я догадался, что он с Вячиком заодно, и кладовщик догадался, что я обо всем догадался. А меж нами как бы стена тишины, которую мы сечем своими прозревшими взглядами.
— До
— До свидания, Николай Фадеич…
Вроде бы я засеменил. По крайней мере, из склада выскочил почти бегом. И пошел, не разбирая луж и правил уличного движения. Да у нашего окраинного склада народу и машин ходило немного.
Уже осенняя тьма вычернила город. Да низкие тучи добавили. Но мелкий дождик был хорош, поскольку холодил мое пышущее лицо…
Всех одурил, а себя позабыл. Это ж надо! У меня не голова, а домкрат — хоть машину ею вздымай, хоть шапку надевай. Все выдержит. Только соображать ни хрена не умеет. Да какой бы кладовщик, узнав про фальшивую личность, стал молчать и выжидать? Ведь у него товара на сотни тысяч, а то и на мильон.
Я не знал, какой есть отсюда транспорт до милиции, и надумал квартал пробежаться к проспекту. Там-то сяду. Да и пройтись мне сейчас пользительно для нервов. На месте ли Петельников?
Поскольку хожено тут не раз, то вознамерился я прошмыгнуть меж корпусов прямиком к троллейбусу. Хожено-то хожено, да поперек много положено. Фонари светят худо, а я сигал через газоны, перешагивал какие-то бочки, огибал машины частников… Занесло меня за кусты, на детскую площадку, где чуть было не поцеловался с грибком-мухомором. Я вылез из-под него и хотел было поспешить дальше… Да услыхал сзади скорые шаги. За мной, что ли? Оглядываться мне некогда.
А-а-а… Что это? Я стою на коленях, а с затылка во все места тела бежит костоломная боль. Грибок упал? Но грибок темнел на месте. Я хотел обернуться, но второй удар врезался уже не в затылок, а повыше, почти в маковку. Я упал на песок с несдержанным стоном. Но сознание пока еще было со мной — слыхал, как отскрипел песок под чужими шагами… Потом тишина… И опять заскрипел песок… Яркий свет фонаря… Надо мной лицо, знакомое… Ну да, рыжий ас…
— Как же вы так, Николай Фадеевич?..
И я стал как бы пропадать для самого себя, пока не пропал совсем, как в песке растворился.
Часть пятая
Над озером, что под Тихой Варежкой, летел белый аист. Правда, покрупнее обычного раза в два, а то и в три. И какой-то неживой, наподобие тряпичного. Птиц таких для детей в театре показывают — она вроде бы крыльями машет, а сама на ниточках. Вот и мною виденный аист никак озера миновать не может…
Да это ж сон, мать честная. Притом мне уже раз показанный. Теперь этот тряпичный аист обернется Марией да сразу озеро и перелетит. А белый аист возьми и сверни прямиком на меня. И наплывает, разрастаясь. Надо же: вместо клюва нос человечий, а вместо глаз очки металлические…
— Вот и молодец, — сказал аист грубым голосом.
Передо мной стоял мужик в белом халате и такой же шапочке, а я лежал на койке в светлой комнате. Никак больница? Неосторожный гражданин скушал горький витамин.