Вторая тетрадь смешных любовных историй
Шрифт:
– Вон ту?
– Да.
– Она нездешняя, – ответил мальчишка.
Потом Мартин обратился к девочке лет двенадцати, загоравшей рядом.
– Девочка, ты знаешь, кто вон та барышня на берегу?
– Вон та?
– Да.
– Это Манка…
– Манка? А как дальше?
– Манка Панкова… Из Траплиц…
Девушка все еще стояла на берегу спиной к нам. Потом нагнулась за купальной шапочкой, а когда выпрямилась, натягивая ее на голову, Мартин уже стоял рядом со мной:
– Это некая Манка Панкова из Траплиц. Можем отправляться.
Он был совершенно спокоен, удовлетворен
Мартин называет это регистраж.Он исходит из своего богатого опыта – тот привел его к убеждению, что не так уж трудно девушку соблазнить; гораздо труднее, если у вас в этом отношении высокие квалификационные требования, всегда знатьдостаточное количество девушек, которых вы еще не соблазнили.
Поэтому он утверждает, что нужно всегда, постоянно, при каждой возможности вести широкий регистраж, то есть записывать в блокнот или в себе в память (сам Мартин полагается исключительно на память) имена женщин, которые нас заинтересовали и с которыми мы могли бы когда-нибудь контактировать.
Контактаж -более высокая ступень деятельности и означает, что с определенной женщиной мы вступаем в отношения, знакомимся с ней, открываем к ней доступ.
Кто любит тщеславно оглядываться на прошлое, тот придает особое значение именам женщин полюбленных. Но тот, кто смотрит вперед, в будущее, должен прежде всего позаботиться о длинном списке регистрированныхи контактированных.
Над контактажем стоит только единственная, последняя степень близости, и я с удовольствием подчеркиваю, отдавая должное Мартину, что те, кто стремится только к последней ступени, – всего лишь жалкие и примитивные мужики, напоминающие сельских футболистов, которые бездумно бросаются на ворота соперника, забывая, что к голу (и ко множеству последующих голов) ведет не опрометчивая охота стрелять, но прежде всего основательная и порядочная игра в поле.
– Рассчитываешь когда-нибудь приехать за ней в эти Траплицы?
– Кто знает… – ответил Мартин.
– Как бы то ни было, – снова сказал я, – день начался неплохо.
К лечебнице в Б. мы добрались в отличном настроении. Было около половины четвертого. По телефону с проходной вызвали нашу сестру. Через минуту она вышла в больничной шапочке и в белом халате. Я заметил румянец на ее щеках и посчитал это хорошим предзнаменованием.
Мартин произнес соответствующие слова, и девушка сообщила, что служба ее кончается в семь и чтобы мы ждали ее у лечебницы в это время.
– Со своей подругой вы уже договорились? – спросил Мартин, и девушка кивнула:
– Мы придем вдвоем.
– Хорошо, – сказал Мартин, – но мы
– Ну ладно, – сказала девушка, – можем на нее посмотреть. Божена в терапевтическом.
Когда мы неспешно пересекали больничный двор, я не очень уверенно спросил:
– Та толстая книга – она еще у вас?
Сестра кивнула: да, она у нее здесь, в больнице. У меня с души свалился камень, и я предложил сходить сначала за книгой.
Мартину, конечно, не очень понравилось, что я так откровенно отдаю предпочтение книге, а не женщине, которую мне хотят представить, но я все же настоял на своем.
Признаюсь, я очень переживал все эти дни, что труд о культуре этрусков оказался вне моего поля зрения. И только своей высокой самодисциплине я обязан тем, что вытерпел все это, не моргнув глазом, не желая ни при каких обстоятельствах портить Игру, являющуюся для меня ценностью, которую с молодых лет я учился почитать и подчинять ей все свои личные интересы и склонности.
Пока я растроганно встречался со своей книгой, Мартин продолжал беседовать с сестричкой и достиг уже того, что девушка пообещала договориться со знакомыми о квартире недалеко от Готерского пруда. Все мы были в высшей степени довольны и отправились наконец через больничный двор к небольшому зеленому строению, где находилось терапевтическое отделение.
Навстречу нам как раз шла какая-то медсестра вместе с доктором, смешным верзилой с торчащими ушамию. Он и привлек мое внимание, а наша сестра в эту минуту слегка меня толкнула; я усмехнулся. Когда они миновали нас, Мартин обернулся ко мне:
– Тебе повезло, парень! Такую прекрасную барышню ты вряд ли заслужил.
Стыдясь признаться, что в тот момент я смотрел на длинного доктора, я тоже высказался одобрительно. Впрочем, никакого лицемерия с моей стороны не было. Я доверяю вкусу Мартина больше, чем своему, поскольку знаю, что его вкус опирается на гораздо более высокий интерес, чем мой. Я стремлюсь быть объективным во всем – в том числе, в делах любовных, какие лишь по недоразумению считают царством произвола; поэтому я всегда отдаю предпочтение знатокам, а не дилетантам.
Кто– то может посчитать это ханжеством, но я, разведенный мужчина, который именно сейчас рассказывает об одной из своих авантюр (и ни в коем разе не исключительной), считаю себя дилетантом. Да, я дилетант. Можно сказать, что я играюво что-то, а Мартин живетэтим. Иногда мне кажется, что вся моя полигамная жизнь наполнена не чем иным, а только подражанием другим мужчинам. Не отрицаю, что подражаю с удовольствием. Но я не могу избавиться от ощущения, что в этом моем удовольствии остается все же нечто свободное, игровое и необязательное, вроде посещения картинных галерей или заморских краев и что нет в нем никакого подчинения безусловному императиву, который я чувствую в эротической жизни Мартина. Именно присутствие этого безусловного императива возвышает Мартина в моих глазах. Суждения о женщине, кажется мне, его устами высказывает сама Природа, сама Необходимость.