Вторая весна

Зуев-Ордынец Михаил Ефимович

— Кто ищет, тот всегда найдет! — озорно улыбнулся Мефодин.

— Нэ турбуйся, друже коханый, — ловко ударил в донышко токарь. — Докторша персонально заправила. Медицинськой микстурой, как сказать. Усе бациллы убивает.

— Да ты же в грязь не лазил!

— Боже мий! А прохилактичеськи?

— И здесь блат! — завистливо покачал головой рябой водитель.

Шполянский поднял посудину на уровень глаз, любуясь прозрачностью. И, явно поддразнивая окружающих, ловко раскрутив ее, сделал такой глоток, что сидевший напротив Яшенька охнул:

— Ну и пьет! Как земснаряд!

— Васек,

глотай. Будэшь? — протянул Шполянский бутылку Мефодину.

Шофер, ни на кого не глядя, потянулся к посудине, но его остановил Бармаш:

— Это что ж, Васька, его же царствию не будет конца? Ты это… Не пил бы. Ты же у руля. Если ты правильного шоферского засола, не пил бы, а?

Бармаш трудно складывал слова, будто громоздил тяжелые камни или продирался через бурелом. А говоря, опускал стеснительно глаза и смешно втирал что-то большим пальцем правой руки в ладонь левой.

— Дядя Федя, ты на меня не сердись. Коли бы ты знал, за что я пью, и ты бы со мной выпил! — просительно и виновато посмотрел Мефодин на Бармаша.

— Э, глупство! — важно сказал Шполянский и собрал морщинки в презрительной гримасе. — Для шофера сто километров нэ путь, сто граммов нэ выпивка. А мабуть, Вася, колы такая мэтушня, колы такый гвалт, лучше тоби нэ пыть? — потянул он к себе бутылку и каким-то особенным тоном добавил: — Смотры, товарищ Мефодин!

Борис понял, что Шполянский передразнил Садыкова.

Мефодин рванул к себе бутылку:

— Давай сюда! Учат-учат со всех сторон, спасенья нет!

Он поднес поллитровку к губам и замер, глядя через пустой оконный проем на потемневшую степь.

— Эх, здраствуй, целина-матинька, родине — золотой пласт, Ваське Мефодину — новая жизнь! — ликующе выкрикнул он, протягивая к окну посудину.

А глотнул он так звонко, что сидевший к нему спиной водитель санитарного автобуса Костя Непомнящих оглянулся. Узнав Мефодина, он подмигнул остальным: — Вася козу пропивает!

Водители захохотали, хлопая ладонями по коленям.

— Что за коза? — спросил Борис Костю. — Второй раз о ней сегодня слышу.

— Можно рассказать, Вася? — крикнул Костя Мефодину.

— Валяй! Вали все на мою голову! — разудало ответил Василий и кивком отбросил прядку со лба. Глаза его уже заблестели от — водки.

— Тогда слушайте! Едет, значит, Вася по степи на пустой машине, на самосвале, это учтите, а на дороге казах с козой. Голосует. Вася прицелился в козу снайперским глазом и кудрями тряхнул. «Садись, жолдас!» Не калым он хотел сорвать, нет, у него другое на уме было. Пассажир полез в кабину, а Вася заорал: «С козой в кабину?! Соображать надо! Полезай в самосвал!» Полез тот в самосвал, козу за собой втянул. А Вася бегает кругом, оказывает внимание: «Козу привяжи! Выпрыгнет на ходу!..»

Рассказчика прорвало хохотом. Он смеялся, закрывая глаза, тряся головой, хватаясь за бока:

— Ох, батюшки!.. Ох, не могу!..

Смеялись и все остальные. Мефодин сидел с неподвижным, напряженным лицом, глядя в одну точку, словно разговор был не о нем. Только в углах плотно сжатых губ жалко дергались две морщинки.

— Привязали они козу, — отдышавшись, продолжал Непомнящих. — Вася сам узел проверил, поехали.

Сколько они там проехали, не знаю, и начал Вася на ходу самосвал опрокидывать. Пассажир орет, за борта цепляется, коза на веревке висит, тоже надрывается. Картиночка! Тут, как на грех, ухаб! Тряхнуло машину, ну и вывалился бедняга пассажир на дорогу. А Вася ему вот этак рукой сделал: махну, мол, серебряным тебе крылом, — поднял самосвал и ходу с козой! Только пыль столбом! Было такое дело, Вася?

— Было, все было! — ответил Вася несмелой, виноватой улыбкой.

— Это что ж получается, братцы? — ненавидяще глядя на Мефодина отвердевшими, повзрослевшими глазами, выкрикнул Яшенька. — Получается, что всякая грязь сплошь на целину полезла!

Мефодин повернул голову в его сторону, но промолчал.

— Это ты врешь, Яшенька, — сказал Полупанов. Он незаметно подошел к Мефодину и стоял за его спиной. — Грязь далеко не уплывает. На новые земли старую грязь не пустим! Нет!

— Подначиваешь, сволочь? — прохрипел Мефодин, оборачиваясь.

Полупанов молча отошел.

После гневного выкрика Яшеньки всем стало как-то неловко: ведь прав, пожалуй, мальчишка, грязное это дело; какие могут быть смех и шутки? И разогнал эту неловкость, эту виноватую тишину хрипловатый тенорок, запевший неизвестно кем сочиненную, но быстро всем понравившуюся песню:

По диким степям Казахстана Шоферы машину ведут…

Хор подхватил негромко, но дружно, в едином вздохе:

Их жжет раскаленное солнце, Бураны им песню поют…

Поющие смотрели на звездное небо за окнами, но видели раскинувшуюся под звездами весеннюю степь, необжитые ее просторы.

Придется, быть может, шоферу С машиной в овраге лежать. Иль долго с заглохшим мотором В безлюдной степи «загорать»…

Пел вместе со всеми и Борис, знавший эту песню, пел сладеньким голосом и Шполянский, но не пел Мефодин. Он слушал и улыбался виновато.

Но крепко лежит на штурвале Шофера стальная рука. Ах, где вы, целинные земли? А даль далека-далека…

Песню спели до конца, а потом помолчали, слушая, как шумит за окнами ветер. Мефодин вздыхал и дергал головой, рассыпая по лбу кудри.

— То да, писня! Пид таку писню ще выпыть трэба! — вытащил Шполянский вторую поллитровку. — А шоб шоферяге та нэ выпыть, не-ет, так нэ можна!

— Плесни-ка и мне чуть-чуть, — прошептал рябой шофер и придвинул к Шполянокому кружку, накрытую шапкой.

— Чего ты закрываешься? — закричал Мефодин и, сорвав с головы «бобочку», с пьяной удалью хлестнул ею по колену. — Эх, кутить так кутить! Наливай ему, Оська, полную порцию!