Вторая жена
Шрифт:
Он моет руки, она берет портфель, кладет его на место, потом наводит порядок на столе. Он склоняется у нее за спиной, обнимает за талию. Вдыхает ее запах, и его дыхание выравнивается. Что сказала Анн-Мари? Сандрина не торопясь рассказывает. Очень важно, чтобы он ей поверил, необходимо убедить его, что она ничего не скрывает. Сейчас они оба, они и еще Матиас, против неизвестности, против неопределенности. В это самое мгновение неопределенность катит по шоссе в сторону Парижа. Семейный альбом там, в больнице, докажет, что Анн-Мари и Патрис действительно являются родителями женщины, потерявшей память; они нисколько
Он сильно стискивает ее живот, спрашивает:
– И все, она ничего другого не сказала?
Другого? Чего другого? Нет, ничего, совсем ничего.
Сандрина выжидает, ей с огромным трудом удается хранить молчание, ведь со вчерашнего дня она хотела кричать, рычать до хрипоты, до потери голоса.
Он говорит:
– Так, слушай, на данный момент еще нет абсолютной уверенности. Я знаю, что говорит полиция про анализы, про базы данных, но иногда они портачат. Да, Анн-Мари уверена, а я нет, и пока у меня есть сомнения, я не стану вмешивать в это дело мальца.
Сандрина высвобождается из объятий и смотрит в лицо человека, который вчера безжизненным голосом твердил: «Это она, это она». Она недоумевает. Ну да ладно, раз он все же не уверен, это к лучшему, это оставляет ей шанс, неопределенность ее почти устраивает и немного успокаивает, он не уверен, хорошо, пусть так.
Он добавляет:
– Там будет видно.
Там будет видно. Там будет видно, это значит: «Мы ничего не говорим Матиасу, Матиасу ни слова».
Так они и делают. Ужинают втроем, болтая о другом: о пресноватом соусе к салату, о контрольной, которую Матиас написал на отлично. И хорошо, так даже лучше. Больше всего он говорил о контракте, который его сейчас занимает.
Позже, когда Матиас уходит к себе, Сандрина заполняет посудомойку, а он встает и, сунув руки в карманы, начинает вышагивать взад-вперед по гостиной, как будто хочет, чтобы эти нервные расхаживания удержали его, не дали ничего предпринять. Хмуря брови, он снова и снова проходит мимо фотографии в желтой рамке.
Кухня убрана. Сандрина прячет тряпку в шкафчик под раковиной и подходит к мужу. Он прерывает свою беготню и говорит:
– Посмотрим, что будет. Она ли это. Я им не доверяю. Представь, а вдруг это кто-то другой? – Еще он добавляет: – Матиас… – Но обрывает фразу.
Сандрина ему признательна. По меньшей мере у нее есть четкая инструкция. Вот чего он хочет: защитить ребенка. Она смотрит на него, кивает. По этой причине он не торопится вернуть свою первую жену. Он не верит. Он не смеет поверить. Он боится поехать туда. Он боится уехать. Он боится оставить Матиаса. Он боится взять Матиаса с собой. Он боится, что это она, его первая жена. Он боится, что это не она. Его раздражение вызвано тем, что он не знает, что будет. Сандрина понимает его, ох, как она его понимает. Она тоже хочет, чтобы Матиас не пострадал, но всякий раз, когда она говорит это себе, она не может не вспомнить, что он уже не сирота, а она уже не вторая жена, а лишняя.
Они молча отправляются в спальню. Он ложится, напряженный, скованный. Гасит свет, и в лиловом полумраке она видит глубокие складки на его лоснящемся лбу,
5
Он лопнул на другой же день перед обедом. Когда Сандрина, помыв руки, подходит к своему рабочему столу, ее уже ждет взволнованное голосовое сообщение от Анн-Мари. Они с Патрисом смогли ее увидеть, увидеть ту женщину, и это точно она, это Каролина. Голос Анн-Мари, прерывистый от рыданий и звонкий от счастья. Это она, это их дочь, это, это, это такое облегчение! Они говорили с полицией и медиками, обсуждали, как все организовать.
Сандрина не понимает, с какой стати эту новость сообщают ей. Разве это не жестоко? Это как взять и торжественно объявить своей стиральной машине, что ее заменяют на другую модель. Но когда она пытается дозвониться до мужа и несколько раз попадает на автоответчик, до нее доходит. Анн-Мари надо было выговориться. Она звонила им обоим, по очереди, и в конце концов выложила свою великую новость на голосовую почту, счастье переполняло ее до краев, и она нуждалась в том, чтобы его выплеснуть.
Сандрина садится и еще раз прослушивает сообщение Анн-Мари. Да, конечно, начинается, война уже на пороге. Ничего не соображая, она открывает свой таппервер, смотрит на салат, и ее тут же тошнит. Она захлопывает крышку и, пытаясь с собой совладать, дышит медленно, глубоко, ртом. Мимо, направляясь в комнату отдыха, проходит Беатриса с ножами-вилками в руках; она бросает на Сандрину взгляд… «Наверное, со своим разинутым ртом я похожа на толстого карпа, на глупую рыбину», – спохватывается Сандрина.
– Что с тобой? – спрашивает Беатриса с искренне обеспокоенным видом, но она не отвечает, а только хмыкает. Что бы там ни было, а ее состояние никого не касается. И уж точно это не повод прямо сейчас сделаться подружками не разлей вода, думает она.
В ответ на такой отпор Беатриса пожимает плечами и уходит.
– Она и тебе звонила?! Черт, да кто ты такая?
Сандрина обижается, она считает, что это несправедливо, она вовсе не поощряла Анн-Мари, никогда не набивалась ей в собеседницы и уж тем более в наперсницы. Она говорит: «Но ты же не отвечал!», чтобы объяснить, чтобы оградить себя от обвинений, а он вдруг резко, со всей силы, вытянув руку, точно марионетка на пружинах, швыряет тарелку на пол.
Сандрина вздрагивает и втягивает голову в плечи. Ее взгляд прикован к тому месту, где стояла тарелка. Скатерть чуть-чуть сморщилась, вилка немного сдвинулась, и тарелки там больше нет.
Повисает тишина. Она не выносит окриков, порывистых движений; ей не нравится то, как это действует на ее тело, – она застывает в неподвижности, точно кролик перед удавом, и не может даже пальцем пошевелить; от того, что сделал сидящий напротив мужчина, она каменеет.
Он подносит пальцы к вискам, сильно трет лоб, складки кожи ходят под его пальцами.