Вторая жизнь Дмитрия Панина
Шрифт:
– Я понимаю, - сказал Коля.
– Вы, ученые, живёте и всё время думаете о работе, вы как будто и живёте для того, чтобы работать, а все остальные работают, чтобы им было на что жить, работают, потому что кушать надо, детей кормить, поэтому в свободное время мы реально заняты сегодняшним днём. Женой, детьми, выпивкой с товарищами, а ты всё время что-то крутишь в голове. Крутил, - поправился он.
– Мозг не отдыхал, вот ты и не выдержал. А так что же, ты конечно, чудик был, но нормальный, хороший чудик, помнишь, как мы сюда
– Нет, я помню, и трубку, и усы.
Коля был сыном Нади, младшей сестры, но старше Димы, потому что Антонина припозднилась с рождением Димы, второго сына.
В этот день они ещё долго предавались воспоминаниям и в лесу, и вернувшись в деревню. Вечером Коля уехал, пообещав приехать через выходные. Дима перед сном вспоминал его мальчишкой и улыбался.
46
Ночью была гроза, утро туманным и сырым. Коля, который вновь приехал накануне вечером провести выходные с братом, разбудил Диму в полшестого.
– Ну и к чему так рано?
– сердился Дима.
– Убегут что ли, эти грибы от нас, тут людей раз-два и обчелся.
– Потом станет жарко, а сейчас по холодочку, самое время собирать, - Николай уже приготовил корзинки, положил в них ножи, взял бутылку с водой.
Уже в седьмом вышли из дому. Коля повел брата по другим местам, не по тем, по которым они ходили в прошлый раз.
Перешли небольшое поле и вошли в лес. Их обступили столетние ели, своими лохматыми лапами перегородили узкую, чуть заметную тропку, вершинами уперлись в серое небо, в низине клочьями густели остатки тумана. Пахло мокрой травой, прелым листом и грибами. Между елями, как мелкие капли крови краснели ягоды костяники.
Диме было жутко, но он крепился изо всех сил, не показывал вида. Тропка вскоре совсем заглохла, папоротники застилали дорогу, стегали мокрыми стеблями по коленям.
Изредка встречались желтые сыроежки, Дима наклонялся и срезал их, клал в корзинку.
– Не бери, не бери сыроежки, потом приличный гриб некуда будет положить, - сердился Николай.
Дима не возражал, но сыроежки упорно срезал, желтые, как пятна солнца, они отгоняли жуть, навеянную на него старым еловым лесом.
Возле болотца, отмеченного высокой травой стали попадаться подберезовики.
Обогнули болотце, и еловый лес, которого в этих местах было мало, закончился. Грибники вышли на небольшую поляну. Солнце поднялось, туман развеялся, над сосновым леском за поляной голубело небо, яркой зеленью отливала трава, на нее ложились сиреневые разлапистые тени от сосен на противоположной стороне поляны. Дима оглянулся: лес стоял за спиной мрачной темно-зеленой громадой, и трава в тени елей была изумрудной.
Николай взял левее, обходя поляну, а Дима пошел прямо по залитой светом траве, щурясь на солнце. Страх, который он так боялся проявить
Дима уже шагнул в тень от отливающих розовым сосновых стволов, когда увидел это чудо: прямо за сосной, в полукруг, как ведьмино кольцо, стояли белые, в прикидку не меньше десятка. Дима боковым зрением видел приближающегося брата, и закричал, как когда-то давно, в детстве кричал, когда они вот так же с Колей бродили с корзинками по лесу:
– Чур, моё!!
Николай остановился, тут же, одновременно с криком, увидев белые, и сказал:
– Ну, срезай везунчик. И что вопишь, как маленький?
Вопить не было ни малейшего смысла, так как вернувшись из леса Дима и Коля сваливали собранное в общую кучу, в десятилитровый бачок.
Но это потом, а сейчас добыча была на одного.
Диме стало необыкновенно смешно от своего неизвестно откуда взявшегося азарта и жадности, и уже достав нож, и присев на корточки, чтобы начать срезать грибы, он вдруг опустился на траву, прислонился спиной к сосенке и засмеялся.
– Ты чего?
– недоуменно спросил Коля, сел на землю и захохотал вместе с Димой, повторяя:
– Нет, как ты, чур мои, чур мои.
Голоса их, сплетаясь, взлетели к вершине сосны, и сидящая там ворона, неодобрительно каркнув, поднялась и улетела, убралась подальше от этих издающих непонятные звуки сумасшедших людей.
Отсмеявшись, мужчины некоторое время сидели на земле, а потом Коля сказал:
– А я думал, что ты уже никогда и не засмеешься так, как смеялся когда-то в детстве.
46
– Я одного в этой жизни не понимаю, за что мне всё это...
Валера стоял на пороге и критически оглядывал избу.
– И что это?
– Дима ничему уже не удивлялся, нашел его друг, значит нашел, значит где-то, когда-то, в каком-то их разговоре прозвучало название деревни, в котором стоял дом прадеда со стороны матери, Евгения Дмитриевича - пятистенок, с лиственничными матицами, с толстыми широкими сосновыми досками на полу, с четырьмя окошками на дорогу, окошки с резными наличниками, и вот, спустя век после того, как его построили, Дмитрий Панин, правнук, пребывал здесь, стараясь избавиться от досаждавших ему демонов.
Валера оглядел помещение и остался доволен, он ожидал худшего, а здесь и печка белела, и пара поленьев лежала у топки, и коврик на стене над кроватью с панцирной сеткой и никелированными спинками, и круглый стол, и все стекла целы.
– Да, стекла все целы, - сказал Дима, не получивший ответ на свой вопрос.
– Стекла целы, а вот бак в бане уперли, мыться трудно, я воду кипятильником в ведре грею.
Валера хмыкнул и опустился на кровать, сетка мгновенно прогнулась до пола, и колени Валеры оказались на уровне подбородка.