Второе кольцо силы
Шрифт:
– Какой цвет у тебя, Горда?
– Янтарный, так же как у тебя и у остальных из нас. Это то, что сказали мне Нагваль и Хенаро. Я никогда не видела себя. Но я видела всех других. Все мы янтарные. И все мы, за исключением тебя, похожи на надгробный камень. Средние человеческие существа похожи на яйца, именно поэтому Нагваль называл их светящимися яйцами. Маги изменяют не только цвет своей светимости, но и очертание. Мы похожи на надгробные камни, только мы закруглены с обоих концов.
– А я имею до сих пор очертание яйца, Горда?
– Нет. Ты имеешь очертания надгробного камня, за исключением того, что у тебя имеется уродливая тусклая латка в середине. Пока у тебя есть эта
Я втянулся в страстный спор не столько с ней, сколько с самим собой. Я настаивал на том, что их точка зрения на то, как вновь обрести эту гипотетическую полноту, просто абсурдна. Я сказал ей, что она, по-видимому, не смогла бы убедительно доказать мне, что нужно повернуться спиной к своему ребенку, чтобы осуществить самую смутную из всех мыслимых целей: войти в мир нагваля. Я был так глубоко убежден, что я прав, что вышел из себя и стал сердито кричать на нее. Она нисколько не была затронута моим взрывом.
– Не каждый должен сделать это, – сказала она, – а только маги, которые хотят войти в другой мир. Есть немало хороших магов, которые видят и являются неполными. Быть полным нужно только нам, толтекам.
Возьми Соледад, например. Она наилучшая колдунья, которую ты можешь отыскать, но она неполная. Она имела двоих детей, одним из них была девочка. К счастью для Соледад, ее дочь умерла. Нагваль сказал, что острие духа человека, который умирает, возвращается обратно к дателям, т.е. родителям. Если эти датели умерли и человек имеет ребенка, острие уходит к ребенку, который является полным. А если все дети полные, то острие уходит к тому, кто обладает силой, причем он не обязательно самый лучший и самый усердный. например, когда мать Жозефины умерла, то острие ушло к самой ненормальной, Жозефине. Казалось, оно должно бы пойти к ее брату – работящему и достойному человеку, но у Жозефины больше силы, чем у ее брата. Дочь Соледад умерла, не оставив детей, и Соледад получила поддержку, в результате чего закрыла половину своей дыры. Теперь единственная надежда закрыть ее полностью связана для нее со смертью Паблито. В свою очередь, для Паблито великая надежда на получение поддержки связанна со смертью Соледад.
Я сказал ей в очень сильных выражениях, что то, что она говорит, вызывает отвращение и ужасает меня. Она согласилась, что я прав. Она подтвердила, что одно время и сама так считала, что эта конкретная установка магов – самая мерзкая вещь, какую можно вообразить. Она взглянула на меня сияющими глазами. В ее усмешке было что-то коварное.
– Нагваль сказал мне, что ты понимаешь все, но не хочешь ничего делать в соответствии с этим, – сказала она мягким голосом.
Я начал спорить снова. Я сказал ей, что то, что Нагваль сказал обо мне, не имеет никакого отношения к моему отвращению к той частной установке, которую мы обсуждаем. Я объяснил, что люблю детей, что я очень глубоко чту их и очень глубоко сочувствую их беспомощности в окружающем их устрашающем мире. Я не мог помыслить о причинении вреда ни в каком смысле, ни по какой причине.
– Это правило придумал не Нагваль, – сказала она. – это правило создано не человеком, а где-то там, вовне.
Я защищался, говоря, что я не сержусь на нее или Нагваля, но что я спорю вообще, потому что не могу постигнуть смысл всего этого.
– Смысл в том, что нам нужно все наше острие, вся наша сила, вся полнота, чтобы войти в тот мир, – сказала она. – я была религиозной женщиной. Я могу рассказать тебе, что я обычно повторяла, не зная, что я подразумеваю. Я хотела, чтобы моя душа
Я из принципиальных соображений возразил против религиозного акцента ее утверждений. Я был приучен доном Хуаном никогда не рассуждать на эту тему. Она очень спокойно объяснила, что не видит никакой разницы в том, что касается образа жизни между нами и истинными монахинями и священниками. Она указала, что они те только являются, как правило, полными, но они еще никогда не ослабляют себя половыми актами.
– Нагваль сказал, что в этом заключается причина, почему они никогда не будут искоренены, независимо от того, кто пытается искоренить их, – сказала она. – те, кто стоят за ними, всегда пустые, они не имеют такого мужества, как истинные монахини и священники. Я полюбила Нагваля за то, что он говорил это. Я всегда буду восхищаться монахинями и священниками. Мы похожи. Мы отказались от мира и тем не менее, мы находимся в гуще него. Священники и монахини сделались бы великими летающими магами, если бы кто-нибудь сказал им, что они могут сделать это.
Мне пришло на ум восхищение моего отца и деда перед мексиканской революцией. Они больше всего восхищались попыткой искоренить духовенство. Мой отец унаследовал это восхищение от своего отца, я унаследовал его от них обоих. Это было своего рода членство, которое мы имели. Одной из первых вещей, которые дон Хуан подорвал в моей личности, было это членство.
Я однажды сказал дону Хуану, словно провозглашая свое собственное мнение, нечто такое, что я слышал всю жизнь, – а именно, что излюбленной уловкой церкви было держать нас в невежестве. Дон Хуан сделал очень серьезное выражение лица. Было так, словно мое заявление затронуло глубокую струнку в его душе. Я немедленно подумал о веках эксплуатации, которой подвергались индейцы.
– Эти грязные ублюдки, – сказал он. – они держали меня в невежестве, да и тебя тоже.
Я сразу уловил его иронию, и мы оба рассмеялись. Я в действительности никогда не исследовал это положение. Я не верил в него, но мне нечего было делать, кроме как принять его. Я рассказал дону Хуану о своем дедушке и о своем отце и об их либеральных взглядах на религию.
– Не имеет значения, что кто-либо говорит или делает, – сказал он. – ты сам должен быть безупречным человеком. Битва происходит прямо здесь, в этой груди.
Он мягко постучал по моей груди.
– Если бы твой дедушка и отец попытались быть безупречными воинами, – продолжал дон Хуан, – у них не было бы времени на пустяковые битвы. Нам требуется все наше время и вся наша энергия, чтобы победить идиотизм в себе. Это и есть то, что имеет значение. Остальное не имеет никакой важности. Ничто из того, что твой дед и отец говорили о церкви, не дало им благополучия. С другой стороны, если быть безупречным воином – это дает тебе мужество, молодость и силу. Так что тебе надлежит сделать мудрый выбор.
Мой выбор был – безупречность и простота жизни воина. Вследствие этого выбора я ощутил, что должен принять слова ла Горды самым серьезным образом, и это было еще более угрожающим для меня, чем даже действия дона Хенаро. Он обычно пугал меня на очень глубоком уровне. Его действия, хотя и ужасающие, были, однако, ассимилированы в связный континуум их учений. Слова и действия ла Горды угрожали мне иным образом, каким-то образом более конкретно и реально.
Тело ла Горды на минуту задрожало. По нему прошла рябь, заставляя сокращаться мышцы ее плеч и рук. Она схватилась за край стола с неуклюжей жесткостью. Затем она расслабилась, пока не приняла свой обычный вид.