Второе открытие Америки
Шрифт:
Лекции 1827–1828 годов были первым законченным наброском «Космоса». В 1830 году Гумбольдт пишет Варнгагену: «Моя книга будет носить название „Очерк физического мироописания”; а в 1834 году: «Я начинаю печатание моей книги (дела моей жизни).
Я имею безумное намерение изобразить весь материальный мир, все, что мы знаем о явлениях небесных пространств и земной жизни, от туманных звезд до мхов на гранитных скалах, – изобразить все это в одной книге, притом написанной живым, действующим на чувство языком. Тут должна быть отмечена каждая великая и важная идея наряду с фактами. Книга должна изобразить эпоху в развитии
Я хотел сначала назвать ее „Книга природы” по имени средневекового сочинения о том же предмете Альберта Великого. Теперь я выбрал название „Космос”… Конечно, это слово громкое и не без известной напыщенности (affecterie); зато оно разом обозначает небо и землю».
Но только в 1845 году вышел наконец первый том сочинения, давно ожидавшегося ученым миром и публикой. «На склоне деятельной жизни, – говорит в предисловии Гумбольдт, – я передаю немецкой публике сочинение, план которого почти полстолетия носился в моей душе».
«Космос» представляет свод знаний первой половины нашего столетия и, что всего драгоценнее, свод, составленный специалистом, потому что Гумбольдт был специалистом во всех областях, кроме разве высшей математики. Это почти невероятно, но это так.
А это очень важно. Легко написать компиляцию, в которой важное будет перемешано с пустяками, мыльные пузыри со строго обоснованными теориями, но нелегко составить свод, подвести итоги, дать критическую проверку наших знаний. «Космос» носит именно такой характер. Разумеется, эта книга во многих частях устарела. В наше время нельзя написать Коран науки: она развивается слишком быстро и оставляет за штатом самые замечательные произведения.
Но как картина наших знаний в известную эпоху эта книга навсегда останется драгоценным памятником. Кроме строгой научности и художественного изложения, нельзя не упомянуть о другой черте «Космоса», общей всем сочинениям Гумбольдта, – о богатстве мыслей, общих взглядов. Приведем здесь отзыв астронома Аргеландера о третьей (астрономической) части «Космоса»:
«Ваше превосходительство назвали однажды вашу книгу „популярной астрономией”. Конечно, она популярна, потому что вполне способна возбудить любовь к астрономии и удивление к творению в народе; но она не популярна в том смысле, какой мы привыкли связывать с этим словом, применяя его к книгам, которые ученый специалист не станет читать, зная, что не найдет в них ничего нового…
Ваша книга содержит столько нового и неизвестного старого, что каждый астроном найдет в ней массу поучительного; я, по крайней мере, почерпнул из нее очень много; она подала мне мысль к нескольким исследованиям, которые я желал бы привести в исполнение».
Второй том вышел в 1847 году, третий – в 1852, четвертый – в 1857; пятый не был закончен, и работа над ним оборвалась вместе с жизнью Гумбольдта.
Книга была переведена на все европейские языки, не исключая испанского, венгерского, польского и т. п., вызвала целую литературу подражаний и комментариев, целую бурю хвалебных гимнов и – как водится – немало нападок. Пиетисты указывали на то, что во всех четырех частях «Космоса» ни разу не упоминается слово «Бог», обвиняли Гумбольдта в сочувствии нечестивому Фейербаху и т. п.
Короля старались уверить, что «Космос» – нечестивая и демагогическая книга. Но он не поверил и приветствовал
С появлением «Космоса» слава Гумбольдта достигла кульминационного пункта.
В момент выхода в свет первого тома ему было 76 лет. Физические и умственные силы его, однако, не ослабели под бременем этого возраста.
Трудно представить себе более счастливую жизнь. Судьба одарила его всем, что люди считают необходимым условием счастья. Богатство? – он был богат. Свобода? – он мог ею пользоваться в полной мере. Слава, почет, поклонение? – он при жизни пользовался ими в такой степени, как никто, и мог быть уверен, что имя его сохранится в потомстве.
Тем не менее и этот счастливейший из смертных находил причины жаловаться. Скорбная нота звучит в его письмах все сильнее и сильнее по мере приближения к концу. Усилившаяся реакция отравляла ему жизнь.
Для большинства придворных, знатных пиетистов (которые тогда были в силе) Гумбольдт был бельмом на глазу. «Аристократия ненавидит меня от всей души, – говорил он. – Я для нее старый трехцветный лоскут, который приберегают, чтобы в случае надобности развернуть».
Многие из ученых недолюбливали его за бескорыстную любовь к науке, заставлявшую Гумбольдта всеми силами выдвигать и поощрять молодые таланты; сторонники феодальных привилегий и крепостного права – за свободный образ мыслей. «Свобода и процветание – неразлучные идеи, даже в природе», – говорил он. Наконец, ханжи чуяли в нем старого вольнодумца еще вольтеровской эпохи.
Вся эта компания не смела нападать на него открыто: он был слишком велик и славен, да к тому же умел отбрить всякого, кто решался на прямое нападение. Но чем более льстили ему в глаза, тем сильнее работали языки за его спиной. Сплетни, наговоры, клевета – все орудия ничтожества пускались в ход.
Все это действовало, как комариные укусы, не причиняя существенного вреда, но раздражая пуще серьезной боли. В письмах к Лаланду, Фуркруа и др. из американского путешествия мы не встречаем таких жалоб на москитов, как в письмах к Бунзену, Варнгагену и пр. – на реакционных мошек.
«Без моих придворных связей я был бы изгнан из Берлина», – писал он Бунзену.
Он держался при дворе только благодаря личному расположению короля. Но своеобразная политика последнего доставляла ему много огорчений.
«Небо послало мне смутный, тяжелый закат жизни», – жалуется он Варнгагену еще в 1842 году.
«Столетия – минуты в великом процессе развития человечества. Но восходящая кривая имеет свои понижения, и очень неприятно попасть в момент такого понижения».
Все, что ему оставалось, – это действовать лично на короля. И нужно заметить, что он говорил с ним очень откровенно. Какого рода направление господствовало тогда, можно судить по тому, что в 1842 году пришлось, например, хлопотать за Мейербера, которого хотели обойти наградой за то, что он был еврей. В письме к королю Гумбольдт говорит между прочим: «Доверие к монарху сохраняется, пока чувствуют, что он стоит выше мелочных взглядов, что он соответствует уровню своего времени…»