Второго Рима день последний
Шрифт:
Вручая его нам, он посмотрел на меня странным многозначительным взглядом и сказал:
– Не знаю, кто ты, но предчувствие говорит мне, что всё это не просто так. Если я прав, то пусть будет польза от этого для нашей веры и нашего города.
После его слов меня поразило ощущение, что происходящее совсем не зависит от моей собственной воли. Я покинул лагерь султана и с тех пор, как лунатик, шёл дорогой, которую предначертала мне судьба. Иначе, почему из всех женщин на земле я должен был встретить именно Анну Нотарас и узнать её по глазам?
20 апреля 1453.
Я проснулся в своём доме. Анна нагая спала рядом со мной.
В ту же минуту, заглушая грохот орудий, забили тревогу монастырские колокола. Мимо моего дома бежала толпа людей. Посуда на столе зазвенела от их топота. Вспомнив о своих обязанностях, я сорвался с постели. Анна очнулась и, перепуганная, села, прикрывая одеялом наготу.
Я живо оделся. Даже меча не было под рукой. Быстро поцеловал Анну и сбежал по лестнице. Внизу возле каменного льва стоял Мануэль и спрашивал у пробегавших мимо, в чём дело.
Ещё не совсем уверенная радость осветила его лицо.
– Господин,– воскликнул он. – Случилось чудо. Сегодня благословенный день. Подходит папский флот. Первые корабли уже видны вдали в море.
Вместе со всеми я побежал на холм Акрополя. Там, высоко над стеной, защищавший город со стороны моря, я стоял в толпе запыхавшихся, размахивающих руками и кричащих людей и смотрел на четыре больших западных корабля, которые на полных парусах по неспокойному морю уверенно держали курс прямо на вершину Акрополя среди беспорядочно снующих бесчисленных турецких галер. Три корабля несли генуэзские флаги с крестом. Четвёртый, большое транспортное судно, поднял на рее длинный пурпурный флаг кесаря. Никаких других христианских кораблей видно не было. Корабли были уже так близко, что ветер доносил до нас шум битвы, крики, ругань и выстрелы. Турецкий флагманский корабль таранил самого большого генуэзца и торчал в его боку. К каждому из оставшихся кораблей цепко прилепились турецкие галеры с помощью багров и абордажных крючьев, так что большие корабли на полных парусах волокли за собой множество галер.
Возле меня, крича от возбуждения, люди рассказывали, что бой начался далеко в море. Сам султан въехал на коне в воду, на отмели возле Мраморной башни, чтобы лично отдать приказ флоту и велеть капитанам уничтожить христианские корабли. Вся прибрежная стена была чёрной от людей. Из уст в уста передавали слухи и известия. Говорили, что султан скалил зубы как пёс, и пена выступила у него на губах. Это могло быть правдой. Я собственными глазами видел приступ ярости у Мехмеда, хотя с тех пор он научился управлять собой.
Медленно, но уверенно ветер гнал большие корабли в сторону спасительного порта. Они волокли за собой турецкие галеры, как медведь волочёт охотничьих псов, вцепившихся в его шкуру. Галер было так много, что они часто сталкивались друг с другом. Высокие волны блестели от кровавой пены. Время от времени какая-нибудь галера прекращала боевые действия, отцепляла крючья и отплывала в сторону, освобождая место для другой. Далеко в море дрейфовала одинокая тонущая галера.
Над морем раздавались звуки бубнов и рогов, пронзительные крики и смертельные хрипы. В воде плавали трупы и обломки кораблей. Турецкий адмирал стоял на корме своей галеры с рупором в руке и выкрикивал команды.
Внезапно, толпа на берегу взревела, скандируя:
– Фрак-та-не-лас! Фрак-та-не-лас!– Крик триумфально пронёсся по всему городу. Кто-то узнал капитана судна под флагом кесаря. Ещё до осады это судно отплыло на Сицилию за зерном. На его палубе можно
Генуэзцы намочили паруса, поэтому турецкие зажигательные стрелы не могли их поджечь. Внезапно, на палубу турецкой галеры брызнула струя огня, и крик обожжённых на мгновение заглушил шум сражения. Пылающая галера вышла из боя, оставляя за собой огненный след на воде.
Картина была просто невероятная. Четыре христианских корабля упорно прокладывали себе дорогу к порту, окружённые, по меньшей мере, четырьмя десятками боевых турецких галер. Радость толпы была неописуемой. Время от времени кричали, что подходит папский флот, что эти корабли – лишь передовой отряд. Константинополь спасён.
Перевитый дымами, сплетённый клубок кораблей минул мыс Акрополя. В этом месте необходимо сделать крутой поворот на запад, чтобы достичь портового запора и Золотого Рога. Корабли лишились попутного ветра и потеряли ход. Высокий холм загораживал ветер. Паруса обвисли, и было видно, что корабли уже не слушаются руля. На турецких галерах поднялся торжествующий крик. Толпа онемела. С холмов на противоположном берегу с ветром долетел до нас победный рёв. Там, по другую сторону стен Пера, стояли густые толпы наблюдающих за битвой и славящих Аллаха турок.
Христианские корабли соединились бортами друг с другом и сражались в сомкнутом строю, хотя турецкий адмиральский корабль всё ещё торчал, застряв своей острогой, в борту самого большого генуэзца и мешал ему маневрировать. Накрепко сцеплённые крючьями между собой, борт о борт, все четыре корабля качались на высокой волне как одна большая крепость, изрыгающая камни, ядра, стрелы, огонь и расплавленный свинец на турецкие галеры. Шипящими дугами брызгал греческий огонь на турецкие палубы, так что у турок было достаточно работы по тушению пожаров.
– Фрактанелас! Фрактанелас! – опять стали кричать люди с прибрежной стены. Корабли находились так близко, что легко можно было различить лица сражающихся. Но помочь им не мог никто. За портовым запором стояли готовые к бою венецианские корабли, но цепь не позволяла им вмешаться в битву. А до порта было ещё далеко.
Когда я смотрел на фантастическое сражение генуэзских кораблей, я простил Пера всю её купеческую жадность. Я отдавал себе отчёт, сколько дисциплины, искусства и морского опыта требовал этот бой. Я понял, почему Генуя веками была владычицей морей, соревнуясь с самой Венецией. Ужасно медленно, шаг за шагом продвигалась эта грохочущая и плюющая огнём крепость из четырёх кораблей к портовому запору, с трудом движимая несколькими огромными вёслами и прибоем.
На стене и на склонах холмов люди падали на колени. Напряжение было сверхчеловеческое, ведь турки обладали огромным численным перевесом. С каким-то остервенением постоянно менялись галеры, чтобы снова и снова идти в атаку со свежими силами. Турецкий адмирал охрип от крика. Кровь текла у него по щеке. С отрубленными руками, падали в воду воины с тюрбанами на голове, но пальцы их отрубленных рук всё ещё судорожно цеплялись за борта христианских кораблей.
– Панагия, Панагия, Святая Дева, защити свой город,– возносились к небу молитвы людей. Греки молились за латинян, взволнованные мужеством и выдержкой моряков. Может, это и не героизм, когда человек сражается за свою жизнь, но героизмом, несомненно, было то, что четыре корабля, не бросая друг друга, прорывались через превосходящие силы противника, чтобы прийти на помощь Константинополю.