Второй Фонд
Шрифт:
— Прошу прощения, Спикер. Без расчетов трудно. В любом случае, следствием является то, что не только выхолощены усилия Фонда, но часть их повернулась против нас, активно против нас.
— И этовсе?
— Остается еще один фактор, вероятность которого умеренно низка…
— Очень хорошо. Что это?
— Пока силы Первого Фонда были направлены только на Империю, пока их единственными врагами были огромные и устаревшие корабли, оставшиеся от бойни прошлого, они явно имели дело только с физическими науками. Формируя в огромных масштабах новую для
— Эта перемена, — невозмутимо сказал Первый Спикер, — уже произошла.
Губы Ученика сжались в бледную линию.
— Тогда все кончено. Это основная несовместимость с Планом. Спикер, знал бы я об этом, если бы жил… не здесь?
Первый Спикер заговорил серьезно:
— Ты чувствуешь себя униженным, молодой человек, потому что, думая, что прекрасно разобрался во всем, ты неожиданно обнаруживаешь, что множество очень очевидных вещей тебе неизвестны. Думая, что был одним из Правителей Галактики, ты неожиданно обнаруживаешь, что стоишь на краю гибели. Естественно, ты будешь возмущаться башней из слоновой кости, где жил; уединением, в котором получал образование; теориями, на которых был воспитан.
Однажды у меня было такое чувство. Это нормально. До сих пор было необходимо, чтобы в созидательные годы ты не имел непосредственного контакта с Галактикой, чтобы ты оставался здесь, где все знания проникали в тебя, осторожно оттачивая твой ум. Мы могли показать тебе эту… эту провалившуюся часть Плана раньше и обошлись бы сейчас без шока. Но тогда ты бы не понял всю значимость этого. Так ты не находишь совсем никакого решения проблемы?
Ученик покачал головой и с отчаянием сказал:
— Никакого!
— Что ж, это не удивительно. Послушай меня, молодой человек. Существует порядок действий, и ему следуют более десятилетия. Это не обычный порядок, а такой, который нам навязали против нашей воли. Он включает в себя низкую вероятность и опасные предположения… временами нам приходилось иметь дело с индивидуальными реакциями, когда ничего другого не оставалось, а ты знаешь, что психостатистика, по самой своей природе, не имеет смысла, когда оперирует менее чем планетарными числами.
— И действуем успешно? — задыхаясь, спросил Ученик.
— Пока еще нет смысла говорить об этом. До сих пор мы удерживали ситуацию стабильной, но, впервые за всю историю Плана, один индивидуум может неожиданными действиями разрушить его. Мы установили минимальное количество чужаков в нужное нам состояние ума. У нас есть агенты, но их линии поведения запланированы. Они не смеют импровизировать. Это должно быть ясно тебе. Но я не буду скрывать худшего. Если нас обнаружат, здесь, в нашем мире, то будет уничтожен не только План, но и мы сами, наши физические личности. Итак, ты видишь, наше решение не из лучших.
— Но то немногое, что вы описали, вообще звучит не как решение, а как отчаянное предположение.
— Нет. Давай скажем, разумное предположение.
— Когда кризис, Спикер? Когда мы будем знать, добились мы успеха или нет?
— В течение года — без сомнения.
Ученик обдумал это, затем кивнул головой. Пожал руку
— Что ж, это хорошо — знать.
Он резко повернулся и вышел.
Первый Спикер молча смотрел, как окно становилось прозрачным. Взгляд его устремился мимо гигантских зданий к спокойным, густо покрывавшим небо звездам.
Год пролетит быстро. Останется ли кто-нибудь из них, наследников Селдона, в живых к концу этого года?
11. Безбилетный пассажир
Прошло чуть больше месяца, прежде чем можно было сказать, что лето началось. Началась настолько, что Хомир Манн написал свой последний финансовый отчет за год, заботясь о том, чтобы исполняющий его обязанности был назначен Правительством из людей, как следует разбиравшихся в деталях работы (прошлогодний человек никуда не годился). И привел в порядок свой маленький корабль «Юнимара» (названный так после деликатного и таинственного эпизода двадцатилетней давности), стряхнув с него зимнюю паутину.
Он покинул Терминус в мрачном расположении духа. Никто не пришел в порт проводить его. Впрочем, это было естественно, ведь и раньше никто никогда не провожал его. Он хорошо знал, что очень важно, чтобы это путешествие никоим образом не отличалось от предыдущих, и все-таки чувствовал в себе смутное негодование. Он, Хомир Манн, рискует своей головой с просто возмутительным безрассудством — и все-таки он уехал один.
По крайней мере, он так думал.
И ошибался. На следующий день произошли странные события. Как на «Юнимаре», так и в пригородном доме доктора Дарелла.
Сначала удар был нанесен по дому доктора Дарелла, во временном отношении через посредство Поли, служанки, чей месячный отпуск уже закончился. Заикаясь от волнения, она слетела вниз по лестнице.
Добрый доктор встретил ее, и она тщетно пыталась уложить свои эмоции в слова. И, наконец, оставила попытки, ткнув ему листок бумаги и предмет кубической формы.
Он неохотно взял их.
— Что случилось, Поли?
— Она ушла,доктор!
— Кто ушел?
— Аркадия.
— Что значит, ушла? Ушла куда? О чем вы?
Тут она топнула ногой.
— Я не знаю. Она ушла, и чемодан с некоторыми вещами вместе с ней, а тут это письмо. Может, вы его прочтете, вместо того, чтобы стоять как истукан? О, вы, мужчины!
Доктор Дарелл пожал плечами и открыл конверт. Письмо было не длинным, и все, кроме угловатой подписи «Аркади», было написано витиеватым и гладким почерком ее Стенографа:
«Дорогой отец!
Было бы просто душераздирающим попрощаться с тобой лично. Я могла расплакаться как маленький ребенок, и тебе было бы стыдно за меня. Поэтому я пишу письмо, вместо того чтобы сказать тебе, как сильно буду по тебе скучать. Даже не смотря на то, что провожу эти совершенно замечательные летние каникулы с дядей Хомиром. Я буду хорошо о себе заботиться и совсем скоро вернусь домой. На это время оставляю тебе кое-что из того, что есть только у меня. Теперь ты можешь взять это.