Второй шанс — 2
Шрифт:
Стирать пришлось в импровизированном корытце, куда моющийся встаёт ногами, предварительно заткнув слив трусами. Извёл чуть ли не целый кусок мыла, сетуя про себя на отсутствие стирального порошка. В итоге полностью отстирать форму не удалось, но теперь пятна сажи были уже не так заметны, как раньше. К утру высохнет вряд ли, придётся надевать сырой, надеясь, что начальство этого не заметит.
Действительно, к утру так и не высохло, хотя я развесил всё постиранное на улице, на сучках деревьев. Трусы-то и носки ладно, запасные есть, а вот форму так и пришлось напяливать на себя влажную, да и
— Варченко, что это у тебя с лицом, как будто ты целый день на пляже загорал? Погода вроде не такая солнечная… А с бровями что, с ресницами? Ты их подпалил, что ли? Да и причёска покороче стала. Ты чем ночью занимался?!
— Э-э-э… Я это, картошки вдруг печёной захотел, ну, в дальнем углу лагеря развёл костерок, чтобы потом в золу картошку кинуть, и бензинчику плеснул. Вот, не рассчитал…
Я виновато вздохнул и пожал плечами, надеясь, что моя ложь прокатит, хотя и этим рассказом мог подвести себя под монастырь.
— Ты где картошку-то с бензином взял, бестолочь?
— Ну-у, несколько картофелин в столовой, у посудомойки выпросил после ужина, пока она ещё не ушла. А бензина мне водитель лагерного грузовика поллитровую банку налил. На, говорит, мне для советского друга ничего не жалко.
— Охренеть…
Сан Саныч развёл в руки стороны, не зная, что ещё добавить.
— Моли бога, Варченко, чтобы о твоём идиотском проступке не узнал Грубин…
— А кто это?
— Это Фёдор Матвеевич который. Если узнает — влетит и мне, и тебе. Причём мне сильнее.
К моменту, когда мы сели в отправлявшийся в Будапешт автобус, форма окончательно просохла, о вчерашнем происшествии напоминали лишь сероватые разводы на куртке и штанах. Правда, в кроссовках было ещё противно от влаги, ну в них хотя бы на ринг не выходить, на это есть боксёрки.
Ответные поединки сложились примерно по такому же сценарию, как и в первый день. Только на этот раз Гладышев и Варданян берут убедительный реванш, а единственное поражение в нашей сборной потерпел… Да-да, Максим Варченко. Первое поражение после вселения в собственное тело. Нет, по-хорошему, я, конечно, должен был выигрывать, как и в первый раз. Бой так и складывался, я мастерски отбивал наскоки противника, а в третьем раунде решил повторить свой спурт. Вот только и Немец пошёл ан меня, низко опустив голову. В итоге — столкновение лбами, в результате которого ему ничего, а у меня — рассечение брови. И не сказать, что глубокое, кровь отнюдь не заливала моё лицо, и видел я нормально. Но местный врач, видимо, считал по-другому, заявив, что поединок не может быть продолжен. Протесты мои и моего секунданта результата не возымели.
— Да и чёрт с ним, пусть подавятся, — в сердцах плюнул Сан Саныч, расшнуровывая мои перчатки.
Сечку даже не пришлось зашивать, обошлись пластырем, который можно будет снять через пару дней. Жаль, конечно, эта глупая случайность и предвзятость местного эскулапа слегка испортили мне победную статистику. Знал бы, что так случится, весь бой держал бы соперника на дистанции.
Во второй день присутствовал и сам легендарный Ласло Папп. Получилось даже сделать с ним общую фотографию,
По возвращении мы обнаружили стоявшую у ворот лагеря небольшую толпу человек в десять, в которой я разглядел несколько знакомых по вчерашнему происшествию лиц. Ещё там мелькал мужик в форме с погонами и фуражке, наверное, милиционер, он в данный момент общался с представителем лагерной администрации. При нашем появлении все, включая милиционера, повернулись в нашу сторону, а товарищ из администрации подошёл к автобусу и попросил водителя открыть двери, чтобы пассажиры могли выйти наружу.
— Чего случилось-то? — недовольно и в то же время с ноткой тревоги спросил Сан Саныч, ступая на землю.
В ответ услышал лопотание на венгерском и знаками показал, что ни хрена не понимает местную речь. Я же, кажется, начинал догадываться, по какому поводу здесь столпотворение, и мне захотелось спрятаться за спины товарищей. Но не тут-то было, одна глазастая тётка меня увидела и тут же завопила:
— О аз! Ез бистосан о!
Милиционер тут же направился в мою сторону. Я ожидал чего угодно, но только не того, что он, широко улыбаясь, начнёт трясти мою руку и хлопать по предплечью.
— Он еги игази хос!
И дальше что-то по-своему, а я только глупо улыбался и пожимал плечами. Нет, так-то общий смысл его реплик я понимал, тот, похоже, благодарил меня за спасение утопа… тьфу, сгорающих, или как там это правильно называется. В общем, за подвиг на пожаре. Тут подошёл Чеботарёв:
— Варченко, чего это он?
— Сан Саныч, я вам потом расскажу.
— Опять куда-то вляпался? — угрожающе сдвинул он брови.
— Ну, есть немного, только там хорошие последствия, вон, видите, товарищ милиционер благодарит.
Представитель местных органов правопорядка тем временем потащил нас с Санычем в административное здание, усадил в кабинете директора лагеря, тут привели-таки владеющего русским языком человека, который и перевёл речь милиционера.
— От лица общественности он благодарит вашего спортсмена за спасение человеческой жизни. Вчера из-за неосторожного обращения с газовой плитой загорелся дом одной из жительниц посёлка. Она успела выскочить на улицу, а её маленькая внучка осталась внутри. Тут появился этот молодой человек, забежал в горящий дом и спас девочку. А потом исчез, но кто-то из местных запомнил, что на спине его одежды была надпись СССР, а слух о том, что в лагере по соседству поселили советских боксёров, уже прошёлся по посёлку. Вот они и рассказали товарищу милиционеру, куда надо идти. Ну и сами пошли, чтобы, так сказать, опознать героя.
— Картошка, значит? — переведя взгляд на меня, прищурился Сан Саныч. — Бензинчику плеснул, да?
Я виновато потупил взгляд, шмыгая носом. Затем мне на ум пришла одна мысль.
— Так я ведь с территории лагеря увидел зарево! Ну и сиганул через забор, помчался посмотреть, может, думаю, помощь моя понадобится. А вот если бы не побежал, это ж, считайте, Сан Саныч, девчонка погибла бы! Разве что не додумался сразу к охране на воротах подбежать, сказать, чтобы пожарных вызвали, так ведь в запарке сообразить не успел.