Второй выстрел
Шрифт:
— Что вы имеете в виду, Аморель?
— А то, что потом она обычно приходила и передразнивала вас, потешая Эрика и меня, так что мы буквально умирали со смеху, — продолжила Аморель с нескрываемым злорадством.
— Она… она так делала?! — воскликнул я, совершенно потрясенный. Я вспомнил, что то же самое говорил мне Эрик тем вечером, когда… словом, тем злосчастным вечером. Неужели это была правда, а не его жестокая выдумка, как мне хотелось верить?
— Именно так и делала, — измывалась надо мной Аморель. — Да-а, бедняжка Пинки, здорово она вас поводила за нос.
— Никогда я ничего подобного не воображал, — возмутился я, расстроенный неожиданным разоблачением лицемерия и двоедушия мисс Верити. Однако при этом я не мог не подивиться тому, с каким наслаждением Аморель сыпала соль на мои раны.
Наверное, я никогда не научусь понимать Аморель. В ответ она просто набросилась на меня:
— Нет, вы в нее влюбились! — выпалила она. — Почему вы не можете хоть раз в жизни сказать правду? Вы отлично знаете, что это так. Просто потому, что это задевает ваше чертово самолюбие, вы делаете вид, что ничего вообще не было, а это было, было! Конечно, вы были влюблены в нее. О господи, Пинки, меня от вас просто тошнит. Что вы такое о себе вообразили, чтобы так задаваться? Сначала вы готовы волочиться за первой попавшейся юбкой, а потом делаете вид… Ах, да замолчите же, ради бога!
Я был настолько ошеломлен ее напором, что даже не возмутился против абсурдности ее обвинений и поразительного отсутствия в них всякой логики. Кроме того, я и не делал попыток заговорить, когда мне так безапелляционно приказали замолчать.
Пожалуй, единственным, что я произнес в ответ, да и то самым мягким тоном, было:
— Можно подумать, вы сами хотите, чтобы я был влюблен в мисс Верити, Аморель! — Хотя я не представлял себе, какое ей вообще дело до того, любил ли я мисс Верити или нет, не говоря уже о том, что девчонка позволяла себе совершенно беспардонно вмешиваться в мою личную жизнь. Без сомнения (великодушно думал я), она все еще не выбросила из головы смехотворную идею, будто ответственность за смерть кузена в какой-то мере лежала на ней, потому что она невольно подтолкнула меня к убийству. Такое объяснение было, во всяком случае, самым снисходительным к ней.
— Да вовсе мне не хочется, чтобы вы были в нее влюблены, — оборвала она меня. — С чего это вам взбрело в голову, что для меня это имеет значение? Конечно мне хочется, чтобы вы были влюблены. Разве я вам так не сказала позапрошлой ночью? А впрочем, мне совершенно наплевать, что вы к ней чувствуете. Так и знайте.
Однако это явно не соответствовало действительности. Вместо того чтобы прояснить ситуацию, Аморель ухитрилась невероятным образом запутать ее. Она все время противоречила сама себе, сказав взаимоисключающие вещи по краппе" мере четыре раза в шести предложениях. Я постарался успокоится, примирительно сказав ей:
— Вы как будто не в своей тарелке сегодня утром, да Аморель?
— А кто сможет быть в своей тарелке рядом с вами? послышался дерзкий ответ.
На это я не вытерпел и заметил ей, что вообще-то не я навязывал ей свое общество, скорее наоборот. Я даже не приглашал ее присесть рядом со
— Если вам так противно находиться рядом со мной, почему вы сразу не сказали? — сердито ответила она. — Тогда я лучше уйду.
К счастью, в этот момент на горизонте показался Шерингэм, и я радостно приветствовал его.
— Извините, Аморель, мне пора, — начал было я, когда она вдруг оборвала меня на полуслове, крикнув Шерингэму, чтобы он присоединялся к нам.
Поистине, ее бесцеремонность не знала границ. Как только Шерингэм подошел ближе, она сказала:
— Ну идите, идите же скорее сюда. Мы вас заждались. Садитесь и расскажите нам, что вам удалось узнать. — И она как ни в чем не бывало заулыбалась. А ведь всего пару минут назад глядя на нее можно было подумать, что она больше никому и никогда не улыбнется.
Я понял, что должен пресечь это непрошеное вмешательство в мои дела.
— Вы, надеюсь, извините нас, Аморель, — сказал я подчеркнуто сдержанно, — по нам с Шерингэмом необходимо обсудить…
— Собирается ли инспектор арестовать вас сразу после дознания или пока подержит на коротком поводке? Хватит валять дурака, Пинки. Ни для кого не секрет, что полиция именно вас подозревает в убийстве Эрика и что Шерингэм затем сюда и приехал, чтобы попытаться доказать обратное, поэтому я хочу выяснить, какого он мнения о ваших шансах. Так что будьте благоразумны, Пинки.
От возмущения я не мог произнести ни слова.
Шерингэм, однако, счел ее тираду забавной. По крайней мере, она его, без сомнения, развеселила. Лично мне эти слова показались оскорбительными.
— Так вы его зовете Пинки, да? — спросил он с большим интересом. — Надо же. А я зову его Тейперсом.
— Да, я знаю. Он нам сам сказал вчера вечером. Согласна, для этого тоже есть достаточно оснований, но, по-моему, ему куда больше подходит Пипки. Вы только взгляните на него. Вы хоть раз видели что-нибудь более розовое?
Естественно, моя физиономия раскраснелась от возмущения. Но отпускать шуточки по этому поводу было крайне бестактно.
Я поднялся на ноги, с трудом удерживая свое раздражение в рамках приличий.
— Знаете что, делу время, потехе час. Хотя на потеху все это мало похоже. Когда ты закончишь веселиться с мисс Скотт-Дейвис, Шерингэм, я с интересом выслушаю, что ты мне расскажешь. Я буду в кабинете Хилльярда.
Аморель поймала меня за штанину.
— Ну, не уходите же, Пинки. Знаю, я вела себя отвратительно. Просто хотела немного поднять настроение. Не злитесь на меня.
Шерингэм тоже начал извиняться, демонстрируя неожиданную смену настроений, свойственную ему с самого юного возраста.
— Ты совершенно прав, Тейперс. Извини, я тебя обидел. Видит бог, ты прав, у нас нет времени на шутки. — Он с сомнением посмотрел на Аморель.
Я сам недолюбливаю тех, кто упрямо не желает принимать искренние извинения, пусть даже обида была достаточно серьезной. Поскольку оба извинились за свое несвоевременное веселье, я буквально в двух словах дал им понять, что вопрос исчерпан. Потом я опять многозначительно посмотрел на Аморель.