Вторжение любви

Вэнак Бонни

Джасмин усмехнулась.

– А я-то думала, ты перестал быть снобом.

Томас удивленно посмотрел на нее.

– Нет, среди египтян ты ведешь себя не как сноб, но в отношении своих соотечественников… Ты вежливо и уважительно относишься к местным жителям, но британцев продолжаешь делить на классы, подобно тому как повар режет на куски мясо для жаркого. Неужели ты всех людей делишь на категории сообразно своему представлению о классах? – Джасмин понизила голос. – Ты пытаешься уверить меня, что ты не такой, как твои друзья. Но ты становишься таким, когда речь заходит о разделении на классы и

происхождении.

Темные брови Томаса сошлись на переносице, словно ему не понравился новый поворот в разговоре, но Джасмин продолжала стоять на своем.

– Если бы тебе удалось поселить Эдуарда в Египте, нарядить его в национальную одежду и выкрасить его лицо в более темный цвет, клянусь, ты бы терпимее относился к его происхождению, чем теперь.

Лицо Томаса побагровело, а губы сжались в узкую линию. Он со стуком поставил чашку на серебряный поднос.

– Ты слишком пристрастна, когда дело касается моих убеждений, Джасмин.

– Потому что они мне небезразличны, и я вижу, что ты вполне способен поколебать предвзятое мнение общества о разделении на классы. – Сказав так, Джасмин поступила очень смело.

Подбородок Томаса дрогнул, словно он силился подобрать слова, а потом он встал и коротко поклонился.

– Кофе слишком крепок для меня. Кроме того, я обещал написать Аманде письмо. Приятного дня, Джасмин.

Дело было вовсе не в кофе, а в ее невоздержанности. Твердая поступь Томаса свидетельствовала о его недовольстве. Джасмин вовсе не хотела наносить столь сильный удар в самое сердце его предубеждений, но иного выхода она не видела. Такому гордому человеку нелегко было сносить критику, даже если критиковали его с добрыми намерениями. А Томас был не просто гордым человеком – он был наследником титула.

Сможет ли он когда-нибудь измениться? И сможет ли она когда-нибудь почувствовать себя комфортно в своем собственном обличье? Джасмин поморщилась. У нее достаточно времени, чтобы обдумать это позже. По крайней мере, здесь, на пароходе, она могла расслабиться, зная, что никто не примет ее за продажную женщину. Или еще того хуже – захочет убить, забросав камнями.

День прошел в беспокойном чередовании событий. Большую часть его Джасмин занималась тем, что писала статью о своих первых впечатлениях от Египта. Томас избегал встреч с ней. Исключение составляли лишь те несколько минут, что они пили чай в компании дяди Грэма. Говорил только он, рассказывая о племени хамсин. Герцог благоразумно избегал расспрашивать молодых людей о том, почему они не разговаривают.

Напряжение сказалось и за ужином. Джасмин разглядывала пассажиров, сидящих за круглыми столами, раздумывая над тем, что еще можно написать в своей статье. Столовая поражала богатым убранством, впрочем, как и роскошные наряды пассажиров. Золотые шнуры с кисточками поддерживали темно-красные бархатные шторы, а медные газовые лампы заливали столовую мягким светом. Официанты в красных фесках и длинных белых рубашках, подпоясанных красными кушаками, ловко сновали меж столами. В дальнем углу столовой оркестранты в тюрбанах наигрывали тихую мелодию.

Когда после ужина пароход сбавил ход, чтобы остановиться на ночь, Джасмин набралась смелости и попросила Томаса уделить ей немного времени. Бросив на девушку настороженный

взгляд, он последовал за ней на верхнюю палубу. Фонари, висящие на шестах, отбрасывали неяркий золотистый свет. Стрекот сверчков да крик птиц делали вечер еще более романтичным.

– Я хотела извиниться за резкость.

Если Томас и был удивлен, то не подал виду. Он скрестил руки на груди и не произнес ни слова. Джасмин судорожно втянула носом воздух.

– Я не стану просить прощения за свои слова, потому что я действительно так думаю. Я лишь хочу извиниться за тон, каким они были сказаны. Иногда я совсем не могу себя контролировать. Но я вовсе не хотела обидеть тебя.

Томас нахмурился. В его зеленых глазах вспыхнул огонек. Сложив руки за спиной, Томас принялся расхаживать по палубе.

– Вообще-то я много думал о том, что ты сказала, Джасмин. В твоих словах есть доля истины, но иногда посмотреть правде в глаза очень трудно.

Итак, Томас принял ее слова близко к сердцу. И это означало, что он, возможно, все же сможет измениться. «Если ты изменишься, то изменюсь и я, – молча поклялась себе Джасмин. – Я приму все, что узнаю в племени аль-хаджид, о своем отце, приму правду, какой бы жестокой она ни была».

– Нужна смелость, чтобы сделать это, – произнесла девушка вслух.

– Не больше, чем для того, чтобы пошатнуть чьи-либо предубеждения, – печально произнес Томас. – Мне проще общаться на равных с представителями других культур, чем с соотечественниками. Стандарты, в соответствии с которыми я был воспитан, прочно поселились в моей душе. Но в будущем приложу все силы, чтобы воспринимать всех людей одинаково, независимо от их происхождения. Во всяком случае, попытаюсь, Джас… если и ты попытаешься.

Джасмин остановилась и испытующе посмотрела Томасу в лицо.

– Что ты имеешь в виду?

– Будь той, кем ты являешься на самом деле. Говори по-арабски не только со слугами, но и с Грэмом, и со мной. Смени одежду. – Томас многозначительно посмотрел на фиолетовую юбку Джасмин. – Постарайся понять, как это – быть египтянкой, – вместо того чтобы стремиться стать англичанкой. И может статься так, что тебе это понравится.

Предложение Томаса взволновало Джасмин. Словно он каким-то непостижимым образом догадался о царящем в ее душе беспорядке. Ей ужасно хотелось узнать поближе свою культуру, но она смущалась и робела перед англичанами и европейцами. Впрочем, она никогда не отступала, если ей бросали вызов.

Значит, стоит пойти на компромисс.

– Я тоже попытаюсь. Но только когда мы прибудем в лагерь аль-хаджид. Там я буду говорить по-арабски и, возможно, даже оденусь, как местные женщины. А ты исполнишь свое обещание. Идет?

– Идет. А теперь давай скрепим наши обещания, – предложил Томас.

Джасмин протянула руку, но Томас не пожал ее. Он взял ладонь девушки и притянул к себе.

– Я имел в виду не рукопожатие, – тихо произнес Томас и поцеловал ее.

…Ночь и лунный свет. Губы мужчины были теплыми и решительными, и Джасмин дрожала в его объятиях. Единственный поцелуй тотчас же разбудил в ней страсть. Зарывшись пальцами в волосы девушки, Томас обхватил ее за затылок. Он яростно впивался в ее губы, точно воин, стремящийся получить драгоценный трофей.