Вторжение на Олимп : Вторая титаномахия
Шрифт:
Но старец не ответил. Он был мертв. Мертвее мертвого, и тлен не нашел поживы в его ссохшимся теле. Лицо его - открытый свиток, где сетью морщин начертан гимн земным страданиям. В окостеневших пальцах бьется обрывок незаконченной поэмы. Что-то о десятивратных Фивах и чего-то еще. Доколе быть певцом войны и вновь и вновь видеть спины уходящих в вечность героев?!
– Я пришла мстить тебе за убийство Прометея, - провозглашает неведомо откуда взявшаяся эрения, появляясь сразу за стариком.
Эрения со швом вокруг беломраморной шеи. Та самая. Старый скряга Аид.
–
– Моя не понимать твоя однако!
Тогда, метнувшись, я ухватил подлое создание Поднебесной Империи за складку туники и швырнул о ближайший валун. Хороший такой, добротный греческий валун, так что запчасти разлетелись веером по сторонам.
– Да здравствует Председатель!
– вякнул покорёженный динамик и сдох.
– А ты мне нравишься все меньше и меньше, Аид, - сказал я земле.
Показалось, или она вздрогнула?
– Но не так, как те, коим приговор уже вынесен!
– обратил я окончание тирады пасмурному небу. Ни облачко не вздрогнуло на бесстыжем лике Олимпа.
Из оврага выполз мрачный отпрыск Ехидны, и черный уродливый шрам - трещина на его лике, что-то там искрилось и натужно гудело в чреве.
– Какова грузоподъёмность манипулятора мусоровоза, и при какой температуре должно сгореть человеческое тело?
– глухо прогудел динамик, размещавшийся сразу за саблевидными верхними клыками.
Ответы были - полтонны и тысяча градусов при нескольких часах, и я знал их, но ничего не ответил, не хотелось играть в дурацкую игру, типа "Поле благодати богов в стране счастливого эллина". Молча я прошел мимо, а сфинкс тащился следом, лязгал, пыхтел, докучал, дребезжал заезженной пластинкой, пока не затих кособокой неподвижной грудой бесполезного металлолома.
А я нашел шахту.
– Мда...
Аид смущенно закашлялся на роскошном ложе, торопливо заворачиваясь в несвежую простыню. Прыснув от смеха, Ехидна проскочила мимо меня, чувственно подмигнув и слегка коснувшись пышными чешуйчатыми грудями.
Так уж слегка? Восемь великолепных грудей.... Четыре ряда по две, восемь в одну линию, если представить...
Так! Не будем отвлекаться, к тому же ее шаги уже затихли вдали.
– Я это самое... ну в общем не ожидал тебя увидеть... увидеть так скоро, - промямлил жалкий в своей похоти и лжи Аид.
– Надо же, да ты что!
– не преминул съязвить я. После чего мы, как ни странно, обговаривали план завтрашнего наступления.
* * *
Подвыпивший Орфей ударил по струнам изукрашенной кифары и с чувством продекламировал:
– Есть область на севере где-то,
Там дремлют в могилах куреты,
И Стикс под землею течет.
Я шел по темным коридорам царства угрюмого Аида, чу!
– дорогу мне перебежала тень кошки. Но черной или белой? Цвета умерли здесь, лишь багряный цвет крови мог разбавить мрачные оттенки, оживить чернильную
Откровенно говоря, ненавидел я Зевса. За его мстительность, трусость, вспыльчивость, незнающую границ жестокость разбалованного ребенка и подозрительность. Те же качества, плюс еще гордыня да зависть, в разной мере были присуще каждому из его ближайшего окружения. Что и говорить, ведь и рожден был Зевс в наказание отцеубийцу Крону, но нынче срок его истек, время исчерпалось, и пора было заняться капитальной уборкой гадюшника под названием Пресветлый Олимп, отбрасывающего тень в сердца подневольных людей.
Вот в Тартаре заворочались сторукие великаны-гекатонхейры, разминая ржавые суставы, в треске электрических искр, места в их пыльных, пропахших мышиным пометом головах занимали деловито снующие операторы Аида. Прочая же мелюзга, дико завывая, просто толпой повалила за ними, возглавляемая сержантами-горгонами. Из какой-то норы выбрался сам слепой Полифем и заковылял, опираясь на дубину, сам не зная куда.
А у подножья Олимпа по периметру уже расположилось поджидающее нас войско Зевса, полностью покорное воле верховного божка: герои, гоплиты и лучники, боевые колесницы и младший технический персонал.
А на самом Олимпе пировали.
Зевс, накаченный алкоголем и наркотиками до бровей, развалился на троне, на коленях у него в волосатых лапищах извивался мраморный стан раздетой Афродиты. Дионис спал рожей в салате из оливок и овечьего сыра, венок из винограда съехал, тирс закатился под стол, праздничные одежды растрепаны и усеяны пятнами от яств; пользуясь удобным случаем, сребролукий Аполлон украдкой ласкает его разметавшиеся в беспорядке кудри. С глупой похабной ухмылкой Арес наблюдает за игрищами Зевса, поминутно облизывая перепачканные куриным жиром полные губы. Прочие, еще сохранившие "человеческий" облик и пока не впавшие в божественный угар, усилено делают вид, что ничего особенного, в общем-то, не происходит, и пытаются поддерживать непринужденную беседу. Выходит это скверно. Вдоволь натешившись с Афродитой, богиней любви не первой свежести, Зевс грубо сталкивает ее на пол, та ползет прочь, пытаясь скрыть слезы унижения, на шее ее - засосы, груди - потны и в красных отпечатках жадной пятерни, по телу - разбегающиеся паутинкой шрамы бесчисленных пластических операций, зад - в синяках от крепких пальцах повелителя. Не в силах сдержаться, она начинает едва слышно поскуливать. Незаметно к ней начинает подбираться дождавшийся своего часа Арес.
– А теперь, - провозглашает Зевс, звучно рыгнув, - я желаю, чтобы вы все, слышите все без исключения, жалкие марионетки, дружно стали на четвереньки и скакали предо мной подражая козлам, другие же, кто разжирел уж совсем не по-детски и скакать проворно не может - пускай катается по полу и хрюкает яки откормленный на убой боров! Да разбудите, наконец, эту пьянь, Диониса, пока его Аполлон... ха-ха-ха...впрочем, не надо, вот потеха-то будет!
Гости негодующе ропщут в полголоса, кто-то уже принял требуемую позу, но тут гул пресекает дрожащий от едва сдерживаемой ярости глас Геры: