Вторжение в рай
Шрифт:
— Шанс всегда есть, братишка, только об этом нужно позаботиться.
— Что ты имеешь в виду?
— Да то, что заряжать ружья будет один из моих людей. Вот я и велел подсыпать Хумаюну порченого пороху: вспышка-то будет, но заряд правильно не полетит. Возможно, и ружье разорвет, но даже если он не будет ранен, то уж по мишени точно не попадет. По крайней мере, отцовский перстень с изумрудом не уплывет Хумаюну в руки…
Бабур попятился. На миг в нем взыграла надежда на то, что это продолжение опиумного сна, но нет, увы, он слышал этот разговор наяву. Бабур столкнул с подставки кувшин с розовой водой: звук падения произвел именно тот эффект, на который он и рассчитывал. Камран с Аскари
— Мы не хотели тебя беспокоить, отец, потому отослали твоих слуг, а сами остались дожидаться твоего пробуждения. Скоро уже будет пора начинать соревнования. Мишени установлены, ружья подготовлены. Хумаюн уже во дворе.
— Соревнования не будет, Камран. Я передумал.
— Но почему, отец…
— Ты смеешь меня спрашивать?
— Нет, отец, ни в коей мере.
— Оставьте меня вы оба и пришлите ко мне слуг. Увидимся позже на пиру.
Когда слуги облачали его к вечернему пиршеству, Бабур едва замечал, как на него надевали темно-синюю, с золотой каймой тунику, с бирюзовыми застежками на правом плече, и шаровары из золотой парчи, заправленные в высокие сапоги. Он механически выбрал себе ожерелье и украшавшую тюрбан брошь, а на пальце его, как всегда, сверкало кольцо Тимура. В другое время он был бы доволен тем, как выглядит, но сейчас ему было не до того.
Вот уже четыре года, как он явился в Индостан. Нынче вечером воины будут есть и пить в честь этой славной годовщины. А позднее, когда стемнеет, небо над Джамной озарится рукотворными звездами. Колдуны, которых он призвал к своему двору из далекого Кашгара, пустят в ход свои диковинные устройства, которые они называют фейерверками. Они уже устраивали особый показ для него лично, и от вида сверкающих огней, разлетающихся на фоне бездонного, бархатного неба, у него перехватило дыхание.
Но сейчас радость померкла, все впечатления потускнели. И виной тому были даже не сами слова его сыновей, не тупая недоброжелательность, выдававшая их незрелость, а злобный яд, наполнявший их голоса. То, что он принимал за нормальное, естественное братское соперничество оказалось чем-то большим и худшим — и Бабур видел в этом свою вину. Он был настолько поглощен освоением своих новых владений, что перестал замечать происходящее рядом с ним.
«Правитель обязан постоянно проявлять бдительность».
Не он ли сам записал нечто подобное в своем дневнике, да еще и зачитывал вслух, поучая Хумаюна? Поучать поучал, а сам в исполнении собственных заветов отнюдь не преуспел.
Бабур заскрипел зубами. Сразу же по окончании празднеств он назначит Камрана и Аскари наместниками провинций Хиндустана. Он найдет для них уйму дел, чтобы те были постоянно заняты, и будет держать их под неусыпным наблюдением. Что же до Хумаюна, то ему он отдаст в управление окрестности Агры, где он будет под постоянным приглядом. Необходимо отвлечь его от всего этого бесплодного мистицизма, тяги к одиночеству и вовлечь в дела правления. Если Хумаюн хорошо проявит себя на этом поприще и покажет, что пригоден для властвования, то в присутствии всего двора он официально провозгласит его наследником. Камрану с Аскари не останется ничего другого, как смириться с этим, признав тщетность попыток соперничать с братом. В конце концов, Индостан предоставляет энергичным людям немалые возможности. Огромные территории остались еще непокоренными, и каждый из них сможет завоевать для себя хоть целую страну, пусть даже оставаясь при этом под верховенством Хумаюна.
Хорошо еще, подумал Бабур, рассматривая свое отражение в полированной бронзе, что он еще относительно молод. Во имя Аллаха всемилостивого, если он на то пожелает, у него еще будет достаточно времени, чтобы исправить собственные
Глава 27
Угасание
Голова Бабура раскалывалась: как всегда в период муссонов его изводила непрекращающаяся головная боль. Вот уже три дня непрерывно лил теплый дождь, но тяжелый, неподвижный воздух не обещал облегчения. Дожди теперь затянутся на недели и даже на месяцы.
Откинувшись на шелковый диванный валик в своей спальне, в крепости Агры, он попытался вызвать в памяти освежающие, прохладные дожди Ферганы, которые надувало ветром из-за зазубренной вершины горы Бештор, но бесполезно. Подвесное опахало над его головой едва шевелило застоявшийся воздух, и ему было трудно припомнить, что это за ощущение, когда не жарко и не душно. В нынешнюю пору даже в посещении садов было мало радости: вид прибитых дождем цветов, раскисшей земли и переполненных водой дренажных стоков лишь ухудшал настроение.
Поднявшись, Бабур попытался было сосредоточиться на своем дневнике, но слова не шли, и в конце концов так ничего и не записав, он в раздражении отшвырнул усыпанную драгоценными камнями чернильницу. Может, стоит пойти на женскую половину? Он мог бы попросить Махам спеть. Иногда она подыгрывала себе на круглой, с тонким грифом, лютне, некогда принадлежавшей Исан-Давлат. Махам уступала бабушке по части умения играть, однако лютня и в ее руках издавала сладостные звуки.
А то можно сыграть с Хумаюном партию в настольную игру с резными фигурками. Ум у его сына хваткий, быстрый, а потому Бабур еще более гордился тем, что чаще всего выигрывал. Его забавляло растерянное выражение на лице Хумаюна, когда он завершал победную партию традиционным восклицанием — «шах мат», что означало «царь погиб». Потом они обсудят намеченный им поход против правителей Бенгалии, который должен будет начаться, как только стихнут дожди. Укрывшись в своих влажных джунглях, которыми поросла дельта Ганга, те вообразили, будто могут бросить вызов могуществу Моголов, не признавая верховенство Бабура.
— Пошли за моим сыном Хумаюном и принеси доску с фигурами, — приказал правитель слуге.
Пытаясь стряхнуть сонливую слабость, он встал и, подойдя к выходившему на реку окну, бросил взгляд на протекавший внизу, разбухший от дождей, поток. Какой-то крестьянин гнал вдоль размокшего берега тощих буйволов.
Заслышав шаги, Бабур обернулся, ожидая увидеть сына, но то был всего лишь одетый в белое слуга.
— Повелитель, твой сын просит прощения, но он нездоров и не может покинуть свои покои.
— Что с ним?
— Я не знаю, повелитель.
До сих пор Хумаюн ни разу не хворал. Может быть, всеобщее оцепенение, которое приносят муссоны, способно лишать энергии и духа даже самых сильных людей?
— Я пойду к нему.
Бабур набросил желтый шелковый халат, сунул ноги в остроносые лайковые туфли без задников и поспешил из своих покоев на другую сторону обнесенного галереей двора, на котором вода не била, как полагалось, сверкающими струями из фонтанных чаш в форме лотосов, а выплескивалась через края переполненных бассейнов.
Хумаюн лежал на спине, забросив руки за голову, с закрытыми глазами. Его била дрожь, лоб был покрыт потом. Услышав голос отца, он открыл глаза, и стало видно, что они налиты кровью, а зрачки расширены. Бабур слышал его тяжелое, хриплое дыхание. Казалось, каждый глоток воздуха стоит ему болезненного усилия.
— Давно ты почувствовал себя плохо?
— Рано утром, отец.
— Почему мне не доложили? — Бабур гневно воззрился на слуг сына. — Немедленно послать за моим хакимом!