Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны
Шрифт:
Как все произошло? Об этом нам рассказала вдова Охримюка Тамара Петровна.
— В Кабуле мы вначале жили втроем: Евгений Михайлович, я и внучка. Потом я и внучка улетели домой — обстановка не слишком располагала к пребыванию в Афганистане с ребенком.
Но и Евгения Михайловича оставлять одного без ухода не хотелось, и я вернулась обратно. Произошло это как раз 18 августа.
Муж встретил меня на аэродроме, отвез на закрепленной за ним «Волге» домой в микрорайон. За рулем сидел его постоянный шофер, молодой афганец по имени Гульназык. Все было обычно, ничто не вызывало тревоги. Я осталась в квартире, а Евгений Михайлович вскоре поехал на службу. Больше я его не видела.
А. А. Коляжнов: О случившемся я узнал немедленно. В Москву пришла шифровка. В ней говорилось смутно и непонятно, что Охримюк пропал при странных обстоятельствах. Так началась его эпопея, к которой я имел самое непосредственное отношение.
Впоследствии удалось по минутам восстановить события того злополучного дня. Отвезя жену домой, Охримюк днем вызвал машину и поехал в свой офис, предварительно позвонив туда. Офис находился в здании министерства горных дел и промышленности, километрах в полутора от микрорайона, где жили советские специалисты.
В офисе он не появился. Выяснилось, что шофер, возивший Охримюка, а до этого других наших специалистов, по дороге «встретил земляков» и попросил разрешения подвезти их. Охримюк не возражал. Те двое сели на заднее сиденье. Улучив момент, они скрутили его, залепили рот лентой. Ясно, что операция
Семья шофера, как стало известно, жила в Пакистане. Было высказано предположение: моджахеды использовали семью для давления на шофера, чтобы принудить его участвовать в похищении Охримюка.
Машину Евгения Михайловича видели наши офицеры при выезде из Кабула. Еще удивились: куда это отправился Охримюк в столь неспокойное время? Но не придали значения.
Сразу же началась борьба за вызволение его из плена. Как водится, возникли разные слухи, домыслы. Трудно было установить, что является правдой, а что легендой. Одна из версий звучала так. Главарь крупного бандформирования в качестве выкупа за нашего советника хотел получить своего брата, арестованного правительственными войсками. Долго судили-рядили, а когда стали выяснять, где же находится брат главаря, то выяснилось, что он уже расстрелян. Менять было некого.
Ко мне попали два письма Охримюка из плена. Одно, адресованное Н. А. Тихонову, другое — в наше министерство. Ходили слухи, что Евгений Михайлович обращался и непосредственно к Л. И. Брежневу (голос его моджахеды записали на пленку и пустили по радио), но я лично этого не слышал.
В письме на имя Тихонова Евгений Михайлович описал свой путь на юг Афганистана. Вели его пешком по высокогорным тропам, моджахеды не пользовались лошадьми и вьючными животными, дабы не привлекать лишних взглядов. Охримюку сломали зубной протез (он с трудом ел), разбили очки. Вели его пять или шесть дней. Поселили очень высоко в горах, в диком, необжитом месте.
В письме Охримюк просил решить вопрос о его обмене, и когда это решится — а он свято верил, что его не бросят на произвол судьбы, — то прислать за ним вертолет, ибо назад пешком он уже не дойдет.
В другом письме Охримюк в основном адресовался своей семье. Просил передать близким о том, что с ним приключилось и что, он надеется на благополучный исход.
Письма не были слезливыми — не такой человек Охримюк, — но они и не были бодрыми. Пожилому человеку тяжело было сносить условия плена…
Бежали недели, месяцы, а с обменом не вытанцовывалось. Наши скрывали, что брата главаря банды, пленившего Охримюка, уже нет в живых. Иных вариантов обмена никто не предлагал, или предложения эти не встречали поддержки «наверху».
— Почему, как вы думаете, Александр Александрович?
— Затрудняюсь ответить…
Попробуем дать свой ответ. Похоже, наши не хотели создавать прецедента. Если обменять Охримюка, моджахеды начнут выкрадывать и других советских советников, дипломатов с той же целью обмена. Нет, уж лучше не давать им такого повода, полагали в Москве.
И старый геолог продолжал томиться в плену, веря, надеясь, ожидая.
А. А. Коляжнов: По линии КГБ дошли такие сведения: наш лазутчик побывал в расположении банды и видел Охримюка, отрастившего огромную бороду (в Кабуле он носил лишь усы). Попытаться освободить его было невозможно. Тогда возникла идея выкупа. Но, по-моему, всерьез ее реализацией никто не занимался.
Так продолжалось более полугода. Можно только догадываться, что творилось в душе пленного. Видимо, он написал не одно письмо, прося руководство страны вызволить его из беды. Но все тщетно. В той крупной военно-политической игре, вернее сказать, авантюре, которую затеяли в ДРА наши лидеры, Охримюк был слишком мелкой сошкой, чтобы обращать внимание на его страдания.
— Давайте, Александр Александрович, представим себе эту коллизию. Специалист, партиец, верой и правдой служивший Отечеству, оказывается в беде. Он искренне верит в то, что его не оставят в беде, ему обязательно помогут, он свято убежден в этом. Но бегут дни, и каждый день уносит золотоносную крупинку надежды. И вот уже надежды этой осталась жалкая щепотка на дне души. И все, ради чего он жил и работал, кажется мизерным, никчемным, пустым.
Крайнее разочарование в людях, кому служил, а наверное, и в системе, породившей такие отношения, — вот самое страшное, одолевавшее Охримюка в плену.