Вторжение
Шрифт:
Я настолько увлекся схваткой, что не заметил, как сам Ганс уже бьется с коротышкой.
— Сволочи. — выдохнул я и успел пнуть верещавшего племянника епископа. — Твари!
Новый противник был свеж и бодр. Росчерки его клинка мелькали молниями перед моими глазами.
Грохнул выстрел.
Я посмотрел в сторону Ганса и увидел, что тот ничком лежит на влажной траве. Оседал на землю и его противник, Фернандо, подобравшись сзади, перехватил навахой его горло.
— Нееет! — из моих глаз брызнули слезы, тут же я пропустил укол
В руках моего противника возник пистолет. Но целился он не в меня.
— Нееет! — я бросился вперед, но опоздал.
Грянул выстрел и Фернандо упал на тело Ганса, над которым склонялся.
В моей душе что-то оборвалось.
Я перекинул рапиру в левую руку. Метал ударил о метал. Противник пытался меня задавить под вопли раненного Райхенау. А я попросту плюнул ему в глаза. Тот на секунду отвлекся, и я раненной рукой со всей силы нанес ему удар в горло. Соперник пошатнулся и начал оседать на землю, судорожно пытаясь вдохнуть в себя воздух. Я со всего размаха обрушил рапиру на его шею. Брызнула кровь… Ударом стопы я оттолкнул врага — и еще дважды ударил его в сердце. Готово.
Ганс и Фернандо лежали недвижимыми.
— Не убивай. — верещал Арнольд. — Ты не знаешь чей я родич. Ты можешь озолотиться. Или тебя найдут и убьют. Не совершай глупостей, обо всем можно договориться. Подумай!
Я решительно надвигался на соперника. Раненая рука невообразимо болела.
Только невероятным чутьем я успел отклониться от пули. В руках Райхенау чернел небольшой пистоль, искусная работа.
Я взревел как загнанный зверь. Ярость наполнила все мое естество.
— Ты! Убил! Моих! Друзей! — орал я как заведенный, нанося удары по его лицу витой гардой, пока его мольбы о милосердии не оборвались… Рукавом я вытер кровь стекающую с моего лица. И смачно плюнул в то, что раньше было надменным лицом епископского племянничка.
Стояла оглушающая тишина, даже птицы не пели. Восток алел восходящим солнцем, дожди закончились.
Рапирой я также ударил уже затихшего Арнольда в сердце, чтобы этот упырь не ожил — и на подгибающихся ногах побрел к своим друзьям.
— Фернандо! Ганс! — я осипшим голосом безнадежно позвал товарищей.
В голове пронеслись все моменты из нашего общего прошлого. Вот Ганс безуспешно пытается обыграть меня в кости. Вот Фернандо спрашивает, как правильно заговорить с понравившейся девушкой.
От пяток к горлу начал подниматься ком, который вышел с сиплым криком.
Я опустился на колени перед друзьями. Они не двигались.
Лицо Ганса было спокойным, словно друг просто прилег на траву подремать. Я провел рукой по его волосам и припал ухом к губам, в надежде на чудо. Чуда не произошло. Ни малейшего дыхания, и губы уже были холодными.
Слезы сплошными потоками стекали у меня из глаз.
— Прости меня. Простите меня! — прошептал я.
Фернандо лежал сверху, лицом утопая в траве, на его спине у правой лопатки расползалось кровяное
Сначала я не смог перевернуть друга, но рука горела огнем, и силы меня покинул. Но опрокинувшись на спину, я все-таки смог перевернуть товарища — и услышал слабый стон!
— Фернандо! — усталость мгновенно ушла. Друг был жив.
— Эээ. — простонал тюрингец. На его груди алеет дыра, а значит, пуля прошла навылет.
Я рванул рукав рубахи и прижал его к ране.
Времени мало — если и есть возможность спасти друга, то следует немедленно доставить его к доктору.
Оторвав второй рукав, я заткнул рану с другой стороны.
— Держись, Фернандо! — я ощутил необычный прилив сил, который дал надежда на спасение друга….
Недалеко жил один из преподавателей медицинского факультета, с которым меня связывали денежные и питейные отношения. Нужно лишь донести до него раненого!
— Не смей умирать! — я сиплым голосом умоляю Фернандо, одновременно с тем взвалив его на спину — и со всей возможной скоростью двинувшись в сторону знакомого дома… Отлично понимая, что это мой последний день в Эрфурте, и что жизнь моя уже никогда не будет прежней…
Впрочем, это все не важно.
Главное, чтобы Фернандо выжил…
Эпилог
…Жарко натоплено в монастырской трапезной, ныне служащей залой королевского собрания. В печах трещат щедро подбрасываемые служками поленья — а в самой зале изредка потрескивают многочисленные факелы, дающие дрожащий, неровный свет.
Впрочем, разве можно было бы услышать их треск за криком разбушевавшейся шляхты?
— Казнить, на кол их!
— Предатели!!!
— Изменники!!!
В круге рассвирепевших панов стоят поникшие, бледные с лица казачьи полковники — и уже едва не посиневший от ужаса «гетман» Богдан Олевченко. Бывший полковник реестровых казаков, прошедшим летом он собрал в Каневе, Черкасах и Переяславе крупный отряд «охочих людей», то есть добровольцев, назвавших себя казаками. Впрочем, среди них действительно встречались и запорожцы… Собирал Богдан казаков вроде бы и по призыву короля — да только теперь, как видно, придётся ему с головой расстаться!
И ведь это еще не худший расклад. А то ляхи могут гетмана и на кол посадить, выместив на нем злобу за измену одного из казачьих отрядов — и тогда придётся перед концом принять нечеловеческие муки…
Сам же король, Сигизмунд Третий Ваза, уже давно немолодой, хоть и молодящийся муж с щегольски подкрученными усами (да безобразно набрякшими щеками, обвисшими на раф), презрительно и одновременно тем гневно прожигает присутствующих казаков особенно ледяным сегодня взглядом. Впрочем, холодный, надменный и презрительный взгляд природного шведского принца в свое время отразили на картинах даже придворные лизоблюды-художники. Но сейчас… Сейчас из глаз короля на казаков смотрела самая настоящая ледяная смерть!