Вуаль тысячи слез

ван Ластбадер Эрик

Сорннн поцеловал ее в щеку.

— Ты художница, Маретэн. Возможно, тебе следует оставаться только художницей.

Она обвила его шею руками.

— Отведи меня домой, Сорннн.

Сорннн нашел ее трепещущие губы, и они слились в долгом страстном поцелуе. Казалось, их сердца бьются в унисон стремительной музыке, и они не разнимали объятий всю дорогу до мастерской Маретэн.

В мастерской имелся чердак с застекленной крышей. Несколько лет назад Маретэн поставила на чердаке кровать и кое-какую мебель — это казалось ей необходимым, ведь она часто работала допоздна, и вдохновение могло прийти в любой момент.

Со временем художнице даже понравилось спать под звездами — Маретэн считала это очень романтичным. Но теперь ей лучше всего спаслось вместе с Сорннном. Оставаясь одна, Маретэн скучала по теплу его тела и сильным рукам, баюкавшим ее перед сном.

Вернувшись из клуба, они занимались любовью, и чердак превратился в звездный храм, блистающий, волшебный, принадлежащий только им. Казалось, они никогда не насытятся друг другом. Однако вот все завершилось. Они, обессилев, лежали, обнявшись, и Маретэн заплакала от счастья.

— Сорннн, — прошептала она.

— Да?

— Любимый…

— Ва тарабиби.

— Да, ва тарабиби.

Услышав, как возлюбленная говорит по-коррушски, он рассмеялся.

— Сорннн, Я никогда не была так счастлива.

Он приподнялся на локте.

— И я, ва тарабиби.

Они говорили о многом, даже о таких вещах, что у Маретэн дух захватывало. Сорннн уважал ее мнение, и от этого она любила его еще больше.

Спрятав в ладонях лицо, Маретэн украдкой посмотрела на Сорннна.

— Спать совсем не хочется. — Она неохотно отстранилась от любимого. — Мне нужно работать, — добавила она, зажигая лампу. — Если ты устал, то…

— Я буду на тебя смотреть, — тихо сказал Сорннн. — До самого утра, пока ты не закончишь.

Поцеловав его, Маретэн, даже не потрудившись одеться, подошла к мольберту и натянула свежее полотно. Эмоции ее буквально переполняли — верный признак того, что она готова работать часами, пока глаза не начнут закрываться. Сердца бешено бились, мысли летели, обгоняя одна другую. Она все еще чувствовала нежные прикосновения Сорннна, а в ушах гремела музыка. Маретэн чудилось, что она слышит ее здесь, на чердаке.

Едва кисть коснулась полотна, воображение нарисовало художнице полную картину того, что она видела в клубе — вибрирующий звук, пульсацию света, бьющую через край энергию, — и Маретэн точно знала, как нужно передать оставшееся в памяти точными мазками и игрой красок.

Маретэн вслушивалась в ритм, будто гремящий в мастерской, позволяя музыке овладеть своим сознанием и управлять движениями. Она словно плыла по бурному потоку, полностью отдавшись бешеному ритму. Наметанный глаз художницы выхватывал из воображаемой картины малейшие детали, разгадывая их тайный смысл. Она вспомнила кундалианскую девушку с длинными, как шелковый плащ, волосами, молодого в'орнна, вытворявшего безумные па с постоянной ухмылкой на лице, кундалиан, танцевавших, нежно обняв друг друга, в'орннов, которые, стоя спиной друг к другу, двигались совершенно синхронно, и всю пеструю многоликую толпу других танцующих. То, что возникало на полотне, не могло не показаться странным, каждый мазок и цветовое сочетание имели особенный тайный смысл, неразличимый для беглого взгляда.

Маретэн сама не до конца понимала, что означает эта картина. Ведь она

просто пыталась передать собственные впечатления от увиденного в клубе, изобразить это посредством красок и хоть как-то разобраться в собственных переживаниях. Единственное, в чем художница была уверена, — никто в шумной толпе танцующих не чувствовал себя жертвой. Ни в одном лице она не увидела отчаяния, горечи или боли, которые всегда читала на лицах взрослых кундалиан. От музыки и бьющей через край энергии исходило спокойствие, несовместимое с царившим на Кундале горем. В умении спасаться от боли и отчаяния, охвативших Космос, и состояла уникальность этого поколения.

Она вспомнила парня, курившего лаагу, и решила нарисовать его, скрючившегося в углу, худого и сморщенного, как старый в'орнн. Он олицетворял страх, который испытывала сама Маретэн. В этом клубе вера и надежда жили бок о бок с отчаянием. Подростки были на пределе от постоянного страха, побочного продукта многовековой вражды, ненависти, расовых столкновений и неоправданного насилия.

Маретэн показалось, что ее первоначальная оценка была неверной. В этих подростках жила не только потенциальная опасность для серьезного взрослого мира. Маретэн нарисовала тонкий, добела раскаленный луч прожектора, луч хромового света, ярко высвечивающий силу, скрытую в хрупких, болезненных, на первый взгляд ненадежных телах.

С первыми лучами солнца Маретэн отложила кисть, поставила чай и приготовила завтрак. Темные глаза Сорннна, пристально следившие за каждым ее шагом, будто шептали о том, что она любима и желанна. На буфетной полке Маретэн заметила до сих пор неоткрытую коробочку из красного нефрита. Она так и застыла, прижав перепачканные краской руки к ключику из резного хрусталя на тонкой терциевой цепочке. Тихий звук ее собственного дыхания доносился словно издалека. Маретэн носила ключик, не снимая, с того дня, как огласили завещание Теттси, и успела привыкнуть к холодку в ложбинке между грудями. Сорннн не сказал ей ни слова, но стал целовать этот ключик с той же нежностью, с какой ласкал и целовал ее груди.

Внезапно молодая женщина будто впала в оцепенение и словно не своими руками достала коробочку. Нефрит холодил и обжигал одновременно.

Будто сквозь сон она услышала, как ее зовет Сорннн, однако не ответила. Дрожащими пальцами Маретэн сняла с шеи ключик, вставила в замок и, повернув его, заглянула внутрь.

Внутри не было ничего, кроме кристалла в бархатном контейнере. Маретэн тут же поняла, что перед ней инфодесятиугольник, и перед тем, как вставить его в порт голоэкрана, подержала в руках.

На маленьком экране тут же появилось лицо Теттси. Увидев знакомую улыбку, Маретэн чуть не разрыдалась.

— Дорогая Маретэн, — начала Теттси, — знаю, ты скорбишь о моей смерти. К сожалению, тут ничего не поделаешь, придется смириться. Ведь всем, кто родился, суждено умереть. Однако вместе со скорбью ты должна за меня порадоваться.

Маретэн очень удивилась.

— Ты наверняка в недоумении. Ты же знала обо всех, ну, почти обо всех моих трудностях и проблемах. Уверяю, мне было несладко, но жаловаться не стану. Теперь, когда нам уже не удастся поговорить, мне очень жаль, что приходилось столько от тебя скрывать. Поверь, я делала это не по собственной воле, а по необходимости. Спроси Сорннна, он все тебе объяснит.