Вулканы, любовь и прочие бедствия

Бьёрнсдоттир Сигридур Хагалин

Я должна ему помочь.

Мы проталкиваемся к информационному центру Красного Креста, протискиваемся сквозь плотную толпу перепуганных злых людей, плачущих детей. Торговый центр битком набит испуганным народом, кутающимся в водонепроницаемые пледы; они сидят на полу вдоль стен. Некоторые нашли убежище в магазинах, сотрудники которых или пытаются заботиться о них, или притворяются, что ничего особенного не происходит и сейчас обычный сентябрьский вторник, изо всех сил стараются не замечать этих грязных привидений. Магазин походных принадлежностей заполонили жильцы дома престарелых;

стариков одели в яркие куртки и свитеры, чтобы согреть. И пол магазина напоминает пестрый кочкарник.

Мой муж стоит, скрестив руки, у информационного стола Красного Креста и смотрит сверху вниз на макушку молодого человека в красной флисовой кофте, который несчастными глазами таращится в свой компьютер. Увидев меня, муж ничего не говорит, а просто испуганно смотрит на меня и тянет руки, я спешу в его объятия, прячу лицо в его свитере и всхлипываю. Мой милый муж мертвой хваткой вцепляется в меня. Словно я решение всех проблем в мире.

— Она пропала, — говорит он, и его голос ломается. — Они не могут ее найти. Но, боже мой, как же я рад тебе! Мы думали… но все-таки надеялись… я очень рад тебя видеть! Невредимую.

Я тоже рада его видеть, вдыхаю его знакомый аромат: сандаловое дерево с кедром — под всеми этими запахами пота и гари; от него у меня начинает робко пробуждаться чувство защищенности: словно все будет хорошо, совсем как раньше. Но это продолжается недолго, он напрягается в моих объятиях, руки отпускают меня:

— А этот какого хрена сюда притащился?

Я оборачиваюсь: поодаль стоит Тоумас Адлер и глядит на нас, не отрывая глаз от меня.

— Он меня сюда на мотоцикле подвез. Кристинн, родной. — Я беру его за руки, большие теплые, умеющие чинить предметы, гладить детей по голове, исправлять почти все что угодно, руки, которые мне не удалось полюбить. — Нам нужно будет вместе разобраться в этом, найти Салку. Все остальное неважно. Все остальное придется отложить на потом.

Кристинн кивает: медленно, неохотно, тяжело дышит — злой и обессилевший, но, как всегда, рациональный:

— Тогда пойди поговори с кем-то из ее школы, они на третьем этаже возле кинотеатра. Возьми с собой их, а я останусь здесь и буду ждать новостей.

И мы снова пробираемся сквозь толпу, через своих соседей, коллег, людей, которых встречали в продуктовом магазине, на дороге, на прогулке с собаками или на футбольных матчах, куда они пришли поболеть за своих детей, — здесь все похожи друг на друга, и никого нельзя узнать; у них в волосах пепел, они дрожат под пледами с алюминиевой подложкой, которые выдал им Красный Крест, чтобы дать им согреться. Вокруг царит мрак, стеклянную крышу торгового центра замело черным сугробом, и лампы мигают. Тяжелый грохот извержения доносится как бы издалека, но раскаты грома близко, и когда они прокатываются над зданием, оно содрогается.

В кинотеатре крутят мультфильмы, чтобы занять усталых перепуганных детей, а учителя дежурят у дверей кинозала и следят за передвижениями до туалета и обратно, не дают детям опустошать витрины со сластями. Я замечаю директрису Салкиной школы, она помогает мне отыскать ее учителя, но тот жалко трясет головой: не может понять, как это вообще произошло. Он ручается,

что видел, как Салка садилась в автобус, проводил перекличку и был точно уверен, что никого не забыли.

— Мне ужасно жаль, — сокрушается он, но у меня нет времени выслушивать его извинения.

— Где Мауни? — спрашиваю я, и учитель тащит меня в темный зал, где на экране неистово пляшут дурацкие желтенькие существа, и жестом подзывает лучшего друга моей дочери для разговора.

— Не знаю, — говорит тот и смотрит на меня упрямым взглядом сквозь свои толстые очки. — Ну не знаю я, где она.

— Я его уже спрашивал, — безнадежным тоном произносит учитель.

Но я опускаюсь на колени и произношу как можно более четко и ласково:

— Ты ее лучший друг; никто не знает ее так, как ты, и у тебя память хорошая. Ты можешь вспомнить что-нибудь, что она говорила?

Он молчит и мотает головой, стиснув губы.

— Мауни, милый, все-таки постарайся! Ты же тут ни в чем не виноват. Я не рассержусь, обещаю, и никто не будет тебя ругать. Может, она в беде! Мне нужно ее разыскать и постараться ей помочь.

Он смотрит на мыски своей обуви:

— Не знаю. Наверное, домой пошла. Она хотела встретиться со своим папой, забрать Изюмку и Миндальку.

Крыс!

Ну конечно! Разве я сама постоянно не твердила ей, что ей нужно заботиться о них и о папе с братом тоже, ухаживать за ними, отвечать за них?! Быть, черт побери, старательной и благоразумной, как мамочка?!

Я с трудом поднимаюсь на ноги и пускаюсь бежать, не попрощавшись ни с Мауни, ни с учителем; у выхода сталкиваюсь с Эрном и Тоумасом.

— Дома! — кричу я, задыхаясь от отчаяния. — Она дома!

Мы опять проталкиваемся сквозь толпу, находим Кристинна на том же месте, где оставили его — у столика Красного Креста. На его лице суровость уступила место сдерживаемому страху.

— Ты слышал? — шипит он на молодого сотрудника. — Она домой пошла, улица Эдлидакваммсвег, дом восемь. Свяжись с руководством спасательными работами, пусть заедут поискать ее.

Мальчишка вбивает что-то в компьютер, затем беспомощно смотрит на нас и качает головой. Все дома в этом районе уже осмотрели. Пожарные и спасательные отряды получили приказ к отступлению: на этой территории стало слишком опасно.

— Ей всего восемь лет, — говорю я, пытаясь совладать со своим голосом, — они непременно должны ее поискать!

Сотрудник пожимает плечами:

— Сожалею. Но ее занесли в систему, в первоочередный перечень. Это единственное, что можно сделать. Они ее поищут, если смогут. Прошу вас сесть и набраться терпения. Здесь помощь нужна не только вам одним.

Мы стоим как громом пораженные, безысходность захлестывает нас, как волна. У меня лицо свело судорогой от ужаса, я по очереди гляжу на троих мужчин, которых люблю. Мой сын зажимает себе рот рукой, он вот-вот готов разрыдаться. Его отец скрежещет зубами от бессильного гнева; судя по всему, ему хочется опрокинуть этот стол. Тоумас скрестил руки, встревоженно смотрит на меня и ждет, что я предприму. Я пытаюсь выровнять дыхание — мне необходимо взять ситуацию под контроль, посмотреть, какие у нас есть возможности.