Вулканы, любовь и прочие бедствия
Шрифт:
— Можно ли ожидать дальнейших извержений в этих местах? Насколько я понимаю, в последний раз извержение длилось много десятков лет и в разных местах полуострова?
Она смотрит в блокнот, который держит в руках, а потом снова поднимает глаза.
— Это начало новых «Рейкьянесских огней»?
— Пока рано утверждать, — отвечаю я. — Наша задача здесь и сейчас — принять меры в связи с подводным извержением. Метеорологический центр содержит обширную сеть сейсмографов в данной местности, и мы заранее получаем сведения о сейсмической активности.
— А в этот раз — нет, — парирует журналистка. —
— На этот вопрос лучше пусть ответит Метеорологический центр. Предсказывать извержение в океане всегда труднее.
Милан закрывает собрание.
— Вашим контактным лицом будет информационный представитель службы спасателей, запросы на интервью и фотосъемку можно оставить у нее. Что бы ни случилось, важно, чтобы из этих стен исходила только верная и подтвержденная информация. Важно сохранять спокойствие и не провоцировать других на ненужную суету. Это испытание для всех нас.
Мы снова садимся, и журналисты с ропотом размещаются за столом для представителей СМИ. Наконец пришел Юлиус из Метеорологического центра, хмуробородый и мрачный, как грозовая туча, а это означает, что я могу выехать в аэропорт Рейкьявика и подготовить отправку исследовательского самолета, который взлетит до рассвета. Осторожно здороваюсь с ним, он кивает и с грохотом ставит свой рюкзак на письменный стол.
— Деньги, — шипит он. — Вечно у них на уме одни деньги проклятые. Мы клянчили финансирование для улучшения системы сейсмографов на Рейкьянесе с самого начала «порыва», а они умудрились перебрасывать нашу заявку между министерствами до тех пор, пока не случилось то, что случилось; и теперь эта фигня извергается прямо нам в лицо.
— Если б у нас было больше сейсмографов, получили бы мы предупреждение раньше?
— А как по-твоему? Их должно быть в три раза больше, особенно на самом Рейкьянесе. Но это не сочли ни заслуживающим внимания, ни важным…
Он умолкает, затем смотрит мне прямо в глаза, борода на его подбородке подрагивает.
— Представь, если б это произошло чуть позже, часиков в шесть, когда рейсы из Америки заходили на посадку, а? Вот уж было бы здорово отвечать за это — наблюдая, как они падают с неба, словно подстреленные гуси!
— Ну ты что, — утешаю я. — Вы всегда замечали такое заранее, чтобы успеть развернуть их обратно.
— Это ты так считаешь, — отвечает он, плюхаясь на стул. — Ты так считаешь.
Нет никакого «мироздания»
Самолет Пограничной службы TF-Sif Bombardier, не столь маневренный, как вертолеты, до отказа нагружен радарами и тепловизорами для обнаружения извержения и шлейфа от него. А еще на нем гораздо удобнее лететь. Экипаж подготавливает его, а мы с Эйриком и двумя учеными из Метеоцентра пристегиваемся ремнями. Начало светать, но рассвет странный, как на старой фотографии; лучам света не удается толком пробиться с востока, они натыкаются на преграду и ломаются. На западе глубокая-глубокая тихая темнота, которую тревожат лишь отдельные раскаты далекого грома.
Я пью кофе и стискиваю зубы, чтобы никто не слышал, как они стучат, холод, бессонница и тревожные мысли в совокупности взвинчивают меня, тело — дрожащая струна, сознание
Дверь пассажирского салона распахивается, и входит Оуфейг, начальник Пограничной службы, малорослый, подвижный и улыбающийся во весь рот — «еще тот живчик», как сказал бы мой отец. Он здоровается с нами:
— Ну, вот и началось. Там сейчас такое творится!
Он смотрит на часы:
— Вы сможете взлететь минут через двадцать, нам надо подождать остальных пассажиров.
— Остальных? — переспрашиваю я. — Кого именно?
— Из правительства, — отвечает он. — И прессу.
Я не верю своим ушам.
— Из правительства? Что вы имеете в виду?
— Поступил запрос из кабинета министров. Члены Совета национальной безопасности желают собственными глазами увидеть извержение. Премьер-министр, министр иностранных дел и министр юстиции. Они вот-вот придут, и репортеры тоже скоро заявятся.
— Вы собираетесь задержать обзорный полет, чтобы набить полный самолет политиков? Вы в своем уме?
Халльдоура из Метеоцентра поддерживает меня:
— Это вопрос безопасности, полет с научной целью. Не свозить ли вам министров отдельным рейсом сегодня, попозже?
Оуфейг выпрямляется. Улыбка на его лице остывает:
— Не забывайте, что Погранслужба распоряжается этим самолетом и вертолетами, которые возят вас в эти ваши полеты с научной целью. Погранслужбой управляю я, а дела ее находятся в ведении министра юстиции. Так что устраивайтесь поудобнее — мы взлетим, только когда я скажу, и сам решу, кого брать в полет. Или кого не брать. Понятно?
Он удаляется прочь и захлопывает за собой дверь, а мы остаемся сидеть, потеряв дар речи, и смотрим друг на друга.
— Несносный мужик! — ворчит Халльдоура.
Я беру телефон и звоню Милану. Он отвечает сразу же, спокойно и сухо.
— Здесь всем заправляет именно он, — подтверждает Милан после моих объяснений. Я не согласна с ним, но не могу ему приказывать. И времени на это сейчас нет: Кеблавик уже весь завалило пеплом.
Он отключается, и мы беспомощно сидим, пока двери не открываются и самолет не заполняется людьми. Министры и их заместители здороваются с нами — возбужденные, одетые в теплые куртки, — все, кроме министра иностранных дел; она напоминает заспанную медведицу с двойным подбородком, одета в толстую шубу, а на голове — меховая шапка. Успела даже накраситься, нанести помаду. Они здороваются и устраиваются на пассажирских сиденьях у окна, а представителям прессы придется довольствоваться местами у прохода.
— Анекдот, да и только! — ворчит Халльдоура; мы горбимся над ноутбуками, пытаясь пропустить пассажиров.
Наконец самолет трогается с места, разгоняется по взлетной полосе и поднимается в воздух. Ученые сидят на передних местах, где обзор лучше всего, мы поворачиваемся к окнам, сотрудники Погранслужбы следят за показаниями измерительных приборов. Начинает рассветать, угольно-серая эруптивная колонна на западе выдается из Рейкьянеса, словно сжатый кулак, направленный в сторону восхода. Вокруг нее пляшут молнии, и мощные раскаты грома колеблют самолет — как будто сшибаются горы, — и мы каждый раз ежимся.