Введение в чтение Гегеля
Шрифт:
Это человекообразующее трудовое воспитание (Bildung) творит Историю, т. е. человеческое Время. Труд и есть Время и потому по необходимости совершается во времени: труд требует времени. Преобразование Раба, которое позволит ему преодолеть свой страх, свой ужас перед Господином и превозмочь страх смерти, — процесс долгий и болезненный. Вначале Раб, который благодаря своему Труду возвысился до абстрактной идеи Свободы, еще не может воплотить ее в жизнь, поскольку не осмеливается предпринимать какие-то действия для ее воплощения, т. е. бороться с Господином и рисковать жизнью в Борьбе за Свободу.
Поэтому получается, что, прежде чем осуществить Свободу, Раб выдумывает ряд идеологий, которые служили бы ему оправданием его рабства, примиряли бы идеал Свободы с фактом
Первая из этих идеологий Раба — Стоицизм. Раб пытается убедить себя в том, что он действительно свободен только потому, что знает, что он — свободен, т. е. потому только, что у него есть абстрактная идея свободы. Реальные обстоятельства жизни при этом в расчет не берутся: не имеет значения, кто ты — римский император или раб, богач или бедняк, болен или здоров, — хватит с тебя идеи свободы, т. е. именно идеи самостоятельности, абсолютной независимости от любых наличных условий существования. (Откуда — заметим кстати — происходит современная версия Стоицизма, о которой Гегель говорит в главе V: свобода отождествляется со свободомыслием; Государство называй^ свободным, если в нем можно свободно разговаривать, и поскольку такая свобода обеспечена, в этом Государстве ничего не надо менять.)
Гегелевская критика или, точнее говоря, его объяснение того факта, что Человек не остановился на этом стоическим решении, на первый взгляд так всех устраивающем, может показаться малоубедительным и странным. Гегель говорит, что Человек оставил Стоицизм, потому что ему стало скучно [120] Стоическая идеология была придумана для оправдания бездействия Раба, его отказа от борьбы за воплощение идеала свободы. Эта идеология, следовательно, встает на пути Человека действия: она понуждает ограничиться разговорами. Но, говорит Гегель, всякие разговоры, покуда остаются только разговорами, в конце концов нагоняют скуку.
120
«…общие фразы об истинном и добром (…) скоро начинают надоедать» (с. 109) {прим. перев.).
Это замечание — или объяснение — не столь наивно, Каким может показаться на первый взгляд. На самом деле^ у него прочная метафизическая основа. Человек не есть Нечто /ип Etre/, что есть: он — Ничто, ничтожествующее Посредством отрицания Сущего /l'Etre/. Но отрицание Сущего — это Действие. Вот почему Гегель говорит: «истинное бытие человека (…) есть его действие». [121] Бездействовать — значит быть не так, как свойственно быть человеку. Это значит быть в качестве Sein, наличного, природно-данного бытия. Это значит — опускаться, дичать. И эта метафизическая истина открывается Человеку в феномене скуки: Человеку, который — подобно вещи, животному, ангелу — остается равным самому себе, не отрицает, не отрицает себя, т, е. бездействует, такому человеку скучно. И только Человек может скучать.
121
Гегель Г. В. Ф. Феноменология духа. С. 172.
Как бы там ни было, именно скука, нагнанная стоической болтовней, побудила Человека искать чего-то иного. Действительно, Человек может обрести удовлетворение только посредством действия. Но действовать — это преобразовывать реальное, отрицать налично-данное. В случае Раба действенным действием было бы отрицание Рабства, т. е. отрицание Господина, значит, ему пришлось бы рисковать жизнью в Борьбе. Раб еще не осмеливается на это. Но коль скоро скука все же подталкивает его к действию, он довольствуется тем, что пытается сделать, так сказать, «действенной» саму мысль. Мыслью начинает он отрицать все налично-данное. Из стоического Раба он превращается в Раба скептически-нигилистического.
Эта новая позиция /attitude/ находит высшее выражение в Солипсизме: отрицается значимость, сама реальность всего того, что не есть Я; чисто абстрактный, словесный характер этого отрицания компенсируется его глобальностью и радикализмом.
Тем не менее Человеку не удается удержаться на скеп- тико-нигилистической позиции. Не удается потому, что она противоречит самому существованию: как и зачем жить, когда полагают, что бытие Мира и других людей вряд ли что-то значит? Если принимать нигилизм всерьез, так надо покончить с собой, прекратить всякую
Так вот, этот последний, в конце концов, должен заметить противоречие, заключенное в его существовании. Вообще говоря, именно осознание некоторого противоречия и является двигателем человеческого, исторического развития. Осознание противоречия неминуемо рождает желание устранить его. Но невозможно на самом деле устранить противоречие в налично-данном существовании, не изменив его, не преобразовав с помощью Действия. Но в случае Раба преобразовать жизнь — по-прежнему значит вступить в борьбу с Господином. Однако Раб этого не хочет. Он, стало быть, попытается оправдать это противоречие скептической жизни, которое в конечном счете представляет все то же стоическое, т. е. рабское, противоречие между идеей или идеалом Свободы и действительностью Рабства, с помощью какой-то новой идеологии. Эта третья и последняя идеология Раба — есть идеология христианская.
Теперь Раб не отрицает противоречивости своего существования. Он пытается найти ей оправдание, говоря, что она необходима, неизбежна, что всякое существование заключает в себе противоречие. Он поэтому воображает себе некий «иной мир», находящийся «по ту сторону» (Jenseits) Мира природного, чувственно-данного. Здесь, «по эту сторону», он — Раб и ничего не делает для своего освобождения. Но тому есть оправдание, ибо в этом Мире нет ничего, кроме Рабства, а его Господин — такой же Раб, как и он. Однако свобода — не пустой звук, не просто абстрактная идея, неосуществимый идеал, какой она была в Стоицизме и Скептицизме. Свобода реальна, она реальна в потустороннем Мире. Нет, стало быть, никакой нужды в том, чтобы бороться с Господином, ибо Человек уже свободен в той мере, в какой причастен Потустороннему, потому что он освобожден Потусторонним, свободен благодаря вмешательству Потустороннего в дела этого Мира. Нет никакой нужды бороться за свое признание Господином, ибо Раб уже признан Богом. Нет никакой нужды бороться за освобождение в этом мире, столь же суетном и малоценном в глазах Христианина, как и в глазах Скептика. Нет нужды бороться, действовать, ибо в Потустороннем, том единственном Мире, с которым надо считаться, он уже освобожден и равен Господину (в Рабстве перед Господом). Можно, следовательно, быть стоиком и отныне с гораздо большим правом. И на сей раз скука не грозит, потому что человек теперь не останется навеки тем же самым; он меняется и должен меняться, непрестанно превосходить себя, дабы подняться над собой, над собой как он есть в качестве налично-данного в реальном эмпирическом Мире, и достичь Мира трансцендентного, Потустороннего, так и остающегося, однако, недостижимым.
Итак, без Борьбы, без усилий осуществляет Христианин идеал Раба: он обретает — в Боге и от Бога (или для Бога) — равенство с Господином, неравенство отныне — лишь видимость, как, впрочем, и все остальное в этом чувственном Мире, где правят Рабство и Господство.
Решение, вне всякого сомнения, гениальное, скажет Гегель. И нет ничего удивительного в том, что Человек мог веками верить, что «удовлетворен» этим небесным воздаянием за свой Труд. Но, добавляет Гегель, все это слишком хорошо, слишком просто, слишком легко достижимо, чтобы быть истинным. На самом деле то, что делает Человека Рабом, — так это отказ рисковать жизнью. И он не перестанет быть Рабом до тех пор, пока не будет готов пойти на этот риск в Борьбе с Господином, пока не примет идею собственной смерти. Освобождение без кровопролитной Борьбы невозможно метафизически. И эта метафизическая невозможность раскрывается уже внутри самой христианской идеологии.
Действительно, Раб-христианин может утвердить свое равенство Господину, лишь допустив существование «иного мира» и потустороннего Бога. Но Бог этот необходимо Господин, и Господин абсолютный. Христианин, следовательно, освобождается от Господина только для того, чтобы служить Господу. Он освобождается — по крайней мере так ему это представляется — от Господина. Но даже не имея больше над собой Господина, он не перестает быть Рабом. Он — Раб без Господина, Раб в себе самом, он — чистая сущность Рабства. Это «абсолютное» Рабство и' порождает Господина, также абсолютного. Именно перед Богом Раб равен Господину. Стало быть, он ему ровня только в абсолютном рабстве. Он остается Служителем, слугой Господина, во славу и для удовольствия которого он трудится. И этот новый Господин столь требователен, что новый христианский Раб — еще более Раб, чем Раб языческий.