Введение в философию религии
Шрифт:
учитывать целый ряд факторов, одним из которых является простота. Почему же ученые предпочитают более простые теории более сложным? Надо полагать, потому, что при прочих равных условиях вероятность истинности более простой теории выше.
Предположим, две группы ученых проводят эксперимент, результаты которого можно изобразить в виде следующей схемы.
Каждая из двух линий, соединяющих точки на двух наших графиках, представляет два разных «объяснения» полученных в ходе эксперимента данных. Какая из них, по–вашему, скорее всего будет правильной? Конечно, левая. А почему? А потому, что она проще, а вероятность истинности более простых теорий выше. А теперь
В конечном счете, только два ответа кажутся здесь правдоподобными. Вариант первый: силы эволюции создали нас такими, что мы предпочитаем более простые объяснения более сложным. Вероятно, то обстоятельство, что для понимания, воспроизведения и запоминания более простых графиков и теорий требуются меньшие затраты умственных сил, и побуждает нас к их принятию (поскольку давление эволюции, как правило, благоприятствует таким процессам, в ходе которых наличные ресурсы используются экономнее). Проблематичность же подобного объяснения в том, что если оно верно, то выходит: мы предпочитаем более простые теории сложным не по причине большей вероятности их истинности, но скорее потому, что они эффективнее с точки зрения нужд эволюции. Но если мы с этим согласимся, то нелегко будет понять, почему мы должны думать, что целью наших теоретических объяснений является истина. Как мы уже видели в главе 4, для эволюции важнее другое — выживание и размножение, а значит, если считать наши познавательные способности продуктом слепых сил эволюции, то разумнее всего было бы заключить: наши познавательные способности предназначены для создания теорий, позволяющих добиваться указанных двух целей и ничего более. Но ведь все, что нам по–настоящему нужно от наших научных теорий для выполнения данной задачи, т.е. содействия выживанию и размножению, — это способность контролировать окружающую нас среду и предсказывать ее изменения. Ложные теории могут делать это с таким же успехом, как и теории истинные, и было бы, пожалуй, вполне естественным предполагать, что склонность к более простым теориям возникла в нас не столько потому, что вероятность их истинности выше, сколько оттого, что подобные теории (пока предсказания на их основе остаются точными) быстрее и в большей степени облегчают нам контроль над средой. А значит, если наше предпочтение в пользу более простых теорий обусловлено действием эволюционных факторов, то получается, что хотя мы и привыкли видеть в науке средство поиска истины о мире, однако теперь нам, похоже, следует признать ее всего лишь эффективным поставщиком полезной эвристики, помогающей нам размножаться и передавать свои гены наиболее рациональным образом.
И все же нашу склонность предпочитать простые объяснения сложным можно объяснить и по–другому. Один из отличительных признаков разумных существ состоит в том, что они действуют или, во всяком случае, пытаются действовать так, чтобы добиваться своих целей простейшими средствами. Если я хочу попасть из столовой на кухню, то я пройду через проем в стене между ними, но не стану вылезать из окна, карабкаться вверх по водосточной трубе, спускаться через дымоход, а затем проламывать стену в гостиной. Иначе говоря, я не делаю этого, если все, что мне нужно, — это попасть из одного места в другое, соседнее. Если ничего больше мне не требуется, то я следую самым простым путем. По аналогии же было бы разумно заключить, что если замысел вселенной принадлежит некоей сверхъестественной сущности, то и происходящее во вселенной должно подчиняться, при прочих равных условиях, более простым законам и теориям. А значит, если верховный конструктор создавал нашу вселенную в соответствии с нормами разума, то и для нас было бы разумным использовать принцип простоты в качестве критерия при выборе между конкурирующими объяснениями — точно так же, как это делают ученые. Искать в теориях элемент простоты нам следует еще и потому, что если этот подход правилен, то вероятность истинности более простых теорий и в самом деле оказывается выше.
Сказанное выше дает нам аргумент в пользу того, что лежащие в основе научного метода предпосылки имеют больше смысла, если теизм или иные взгляды, подразумевающие сверхъестественный замысел, истинны, а не ложны.
7.3.3. Спорный случай обоснования религии через науку: Разумный Замысел
В прошлом десятилетии небольшая группа ученых и философов пыталась доказать, что наука подтверждает религию еще одним способом. Подобно космологам, ссылающимся на тонкую настройку универсума как на доказательство существования разумного конструктора космоса, эти философы и ученые утверждают, что факты из области биологии говорят о том, что жизнь возникла благодаря разумному замыслу.
Защитники так называемой Теории Разумного Замысла, или ТРЗ, подходят к проблеме обнаружения признаков замысла с двух сторон. Эти подходы можно назвать теоретическим
7.3.4. Теоретический Разумный Замысел
Уильям Дембски, самый плодовитый из теоретиков ТРЗ, утверждает, что к выводу о наличии замысла мы приходим через три последовательных этапа в интуитивном процессе рассуждения, именуемом у него «объяснительным фильтром». Встречаясь с процессом, структурой или событием (или, скажем проще — «вещью»), которые нам хотелось бы объяснить, мы прежде всего спрашиваем себя, является ли данная вещь неизбежным (или почти неизбежным) результатом действия законов природы? Если да, то мы заключаем, что она подлежит объяснению в терминах закона и ставим на этом точку.
Если же мы приходим к выводу, что данная вещь не объяснима через закон, то следующим нашим шагом будет поиск ответа на вопрос: произошла ли она случайно? Мы можем признать ее случайной, если это вещь простая, или неспецифичная, или то и другое вместе. Что это значит? Вещь является простой, если она не является сложной. Представьте, что однажды, направляясь из университетской столовой в аудиторию, вы находите на полу две алфавитные косточки из набора для игры в слова «Скраббл», образующие слово «ап». Теперь вы знаете, что это происшествие не было неизбежным, если принимать в расчет одну лишь силу законов природы. Но у вас также нет оснований заключать, что слово «ап» появилось на полу благодаря замыслу. Кто–то, видимо, проходил тут с набором «Скраббла», и несколько косточек случайно из него выпало. Данная ситуация слишком проста, чтобы вы могли предположить здесь что–то еще, кроме обыкновенного случая.
И однако, самой по себе сложности недостаточно, чтобы исключить объяснение в терминах случайности. Если вы, спускаясь из столовой, обнаружите ряд алфавитных косточек, читающихся как AJBAIREHFNAKDJNBWEIOPNAKHA, то перед вами будет последовательность сложная, но бессмысленная. Вероятно, вы заключите, что эта последовательность также возникла случайно: кто–то рассыпал горку косточек и не потрудился их собрать. Но если вы видите косточки, которые читаются: «Добро пожаловать в аудиторию», то это уже совсем другое дело. Здесь вы можете быть уверены, что случайность не является правильным объяснением, ибо перед вами структура сложная, притом сложная особым, специфическим образом. Этот особый, определенный ее характер и есть то, что Дембски называет «специфичностью». Ей трудно дать краткое определение, но для наших целей достаточно будет указать следующее: сложная вещь обладает специфичностью, если она соответствует некоей модели, смысл которой становится нам ясен еще до того, как мы в нее вникнем (например, такой модели, как грамматически правильное предложение).
Именно этот объяснительный фильтр, утверждает Дембски, и действует в нашей повседневной практике обнаружения следов замысла. Кроме того, метод обнаружения замысла через обнаружение специфической сложности используют палеонтологи, пытающиеся отличить артефакты от обычных естественных объектов, а также ученые, занятые поисками внеземного разума, когда им нужно отличить осмысленные сигналы от «чисто случайных». Но прежде чем обратиться к анализу того, каким образом сторонники ТРЗ применяют эту теорию в биологии, стоит отметить, что поднятый ими теоретический вопрос представляет любопытную и головоломную философскую проблему, заслуживающую самого тщательного изучения. Теоретики ТРЗ правы, утверждая, что мы, по–видимому, способны быстро и вполне интуитивно обнаруживать наличие замысла, и потому стоит задаться вопросом: на какие же характерные признаки обращаем мы внимание, делая подобные выводы? Может быть, это «специфическая сложность, причиной которой не является закон», а может быть, что–то иное. Как бы то ни было, здесь перед нами серьезный вопрос, заслуживающий серьезного внимания.
Итак, теоретическая основа ТРЗ практически прилагается к биологии в тех случаях, где мы находим специфическую сложность, которую, по мнению сторонников ТРЗ, нельзя истолковать как неизбежный результат действия естественных законов. Заметьте: убедительная защита тезиса о том, что специфическая сложность свидетельствует о предшествующем замысле, требует доказательства двух положений: (1) специфическую сложность невозможно объяснить в терминах «закона» и (2) данная структура или процесс действительно обнаруживает признаки специфической сложности.