ВВЕДЕНИЕ В ЛИТУРГИЧЕСКОЕ ПРЕДАНИЕ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
Шрифт:
Мы должны обязательно сопоставить эту норму Таинства Причащения Святых Христовых Тайн с нормой Таинства Покаяния. Древние христиане причащались, как видите, часто: причащались на каждой литургии, на которую приходили. Им никто не запрещал причащаться чаще, чем раз в две недели, — наоборот, как только приходил христианин, он обязан был причаститься. А приходить можно всегда. Поэтому Василий Великий пишет, что у них есть правило причащаться четыре раза в неделю. В его общине четыре раза в неделю совершали Божественную Литургию, и, конечно, все причащались. Такое частое причащение, живая евхаристическая жизнь, естественно были свидетельством святости и, можно сказать, путем к святости.
Это удивительное правило, и мы должны были бы все его знать наизусть. Это правило показывает нам, что такое христианская, церковная жизнь в понимании древних, настоящих христиан.
Если мы эти два правила соединим, то получим ясную норму, как нужно причащаться. А у нас,
Я думаю, что это могло быть главной причиной революции, того, что совершилось потом в 20-м веке. Вся эта трагедия нашего народа, Русской Церкви Православной, эта трагедия постепенно готовилась, готовилась расцерковлением, потерей евхаристического духа.
Но, как бы там ни было, причащать без исповеди невозможно, а исповедывать каждую неделю или каждые три недели всех тоже невозможно. Хотя еще преподобный Серафим говорил, что хорошо причащаться хотя бы каждый пост и все двунадесятые праздники, чем чаще, тем лучше, так говорил преподобный Серафим. Но русский народ и Русская Церковь преподобного Серафима не услышали. Потом был отец Иоанн Кронштадтский, который тоже звал причащаться как можно чаще, и сам служил и причащался каждый день, и благословлял на это. Но и его зов тоже немногими был услышан. Так что в массе оставалась все та же норма — раз в год, ну, может быть, раз в пост.
Выясняется еще одно тяжелое противоречие: оказывается, недаром в древней Церкви Таинство покаяния было отделено от причащения. Соединение этих двух таинств вместе чревато некоторыми невозможными для христианской жизни последствиями — или не причащаться, или погибнуть от исповеди всем. Но мало того, что погибнуть от исповеди, сама исповедь делается чем-то иным, чем она была раньше. Когда человек приходит раз в год, то он действительно понимает, что он пришел покаяться. Раньше раз в год на свои именины человек шел, исповедывался, причащался, и, конечно, перед этим готовился, говел, молился, он шел к исповеди, как к великому событию. Для него эта исповедь была особенным событием. С великим благоговением приступал он к этим Таинствам, как к великой святыне. Что теперь? Когда мы сейчас исповедуемся и причащаемся каждую неделю, это хорошо. Без исповеди мы жить не согласны, это тоже хорошо, но с другой стороны, теряется благоговение. А еще страшнее, — во что превращается исповедь? Как можно каяться каждую неделю? Если человек каждую неделю крадет, или блудит, или колдует, то тогда ему нельзя причащаться, ясно, что его нужно отлучить. Если он кается, а потом грешит, кается, — грешит, и так каждую неделю, если у него такие смертные грехи, то тогда его нельзя причащать. Если же он причащается часто, и старается жить жизнью христианской, то тогда в чем ему каяться каждую неделю? Не получается ли, что он, приходя на исповедь, начинает что-то выжимать, вымучивать какое-то покаяние, которого у него в душе нет, да и не должно быть. А мы от него требуем, — нет, ты должен покаяться! И мало того, не на общей исповеди, а на частной, на отдельной. Здесь очень тяжкая проблема, проблема, которую нельзя обойти, взять и так разрешить.
На Западе есть выход из этой проблемы в тех церквах, которые возникли из эмигрантского населения, которые стали сейчас немногочисленными интеллигентскими церквами, где почти, что утрачена духовная жизнь, где почти, что нет понятия о духовничестве, все ослабело. Они ввели норму древнюю — причащаться без исповеди, исповедываться тогда, когда согрешил. У них это возможно, в какой-то степени, так как у них нет таких масс народа. Народ интеллигентный, им легко более или менее объяснить. Потом нет традиций, как у нас. Там все перенесено на новую почву, все оторвалось от своих корней, можно новые нормы устраивать. Тем не менее, и там тоже такая отмена исповеди перед причастием привела к очень тяжелым последствиям. Получилось так, что там с улицы человек может зайти и причаститься. И священник не думает его проверять, он его первый раз видит, не знает, но поскольку исповедь перед причастием не положена, всякий заходит и причащается. Получается профанация причастия.
Профанировалась исповедь, — мы исповедь отменили. Стало профанироваться причастие, это еще хуже. Возникает некий, как говорят, евхаристический бум, этот бум проносится по всей Европе. Он был у католиков, был в православной Греции, когда молодежь захотела причащаться чуть ли не каждый день, как можно чаще. И стали приходить и причащаться. Уже там отменили посты, ничего не требуется, никакой подготовки к причастию, только причащаться, причащаться — и все. И, конечно, такое причащение делается недостойным, делается в суд и во осуждение. Теряется всякое благоговение и понимание величия этого страшного Таинства.
Так что отменить исповедь перед причастием тоже не так-то просто. И если там это не просто, то это совершенно невозможно у нас, на Руси, где народ почти целый век прожил без Церкви, и он сейчас уже ничего
Таким образом, главная проблема состоит в том, как соединить исповедь и причастие. Решение может быть только выстрадано нашей церковной жизнью. Мы с вами говорили о том, что такое формальное соединение исповеди и причастия, которые мы сейчас имеем, неудовлетворительно. Оно приводит к тому, что практически везде утвердилась общая исповедь, которую, очень часто, даже исповедью всерьез назвать нельзя. Это некий формализм, чрезвычайно вредный для Церкви и для тех людей, которые этому формализму подвергаются.
С другой стороны, противоположное решение, что нужно с каждым человеком беседовать индивидуально и подробно каждый раз — это решение тоже неудовлетворительно. Во-первых, оно нереально. Когда причастников очень много и когда люди начинают причащаться часто, это нереально. Во-вторых, это может быть даже и не полезно. И мы приходим к выводу, который нам предлагают духоносные духовники и здравый смысл, и некий опыт церковный. Вывод такой: нужно искать возврата к древней практике Церкви. Тогда Таинство покаяния совершалось в необходимых случаях, когда действительно нужно было вернуть человека в лоно Церкви, если он отпал, если потерял церковную жизнь. И в тоже время, мы не можем отменить обычную исповедь, которая перед причастием должна совершаться, но пониматься она должна несколько иначе, чем сейчас. Это есть некое душепопечение и допущение к причастию, благословение к причастию. Может быть, не всегда эта исповедь должна иметь необходимые черты Таинства покаяния, хотя фактически так оно и есть. Обычно эта исповедь не имеет такой полноты, но эта полнота, может быть, и не нужна. Норма душепопечения должна быть на совести духовника. Это вовсе не формальная общая исповедь, а это есть индивидуальная пастырская работа. Но такая пастырская работа вовсе не обязательно должна сводиться к постоянным пастырским беседам перед каждым причастием. Прежде всего, что такое покаяние? Покаяние — это особенное состояние человеческого сердца, но оно должно иметь некоторые необходимые черты в себе для того, чтобы быть признанным достаточным для совершения Таинства покаяния. Часто бывает, что человек вообще-то кается, но так ли он кается для того, чтобы Таинство было совершено или не так? Что необходимо для того, чтобы это покаяние было достаточным? Может быть, это несколько схоластический подход, но для того, чтобы подчеркнуть некоторые важные черты, особенные черты покаяния, все-таки скажу.
Начинается покаяние с того, что человек сознает свою греховность, начинает видеть свой грех. Об этом приходится говорить потому, что среди современных прихожан это бывает не часто. Очень часто толпа исповедников громко кричит: «Грешны, батюшка, грешны! Грешны, батюшка, во всем», — но при этом совершенно не могут сказать, в чем именно они грешны. Подходит бабушка и сколько ты ее не допрашивай: «В чем ты все-таки грешна «Она вам не скажет. У нее даже есть некоторое общее сознание своей виновности. «Да, я грешная, грешная», — но чем грешна, она не знает. Общее сознание своей греховности хорошо, но недостаточно. Нужно, чтобы человек знал свой грех. Есть в 50 псалме такие слова: «И грех мой предо мною есть выну» — да грех мой всегда предо мною, я всегда вижу свой грех. Необходимо знать свой грех точно. Чем ты погрешил, чем ты грешен? Это, конечно, первое условие. Но очень часто бывает так, что человек знает свой грех, и даже о нем говорит, но не имеет сокрушения сердечного. Приходится иногда на исповеди слышать ужасные грехи, самые страшные преступления. Такие преступления, от которых просто стынет кровь в жилах. И далеко не всегда эти преступники имеют сокрушение сердечное. Приходит человек и говорит, что он убийца, или еще что-нибудь, и совершенно при этом не может покаяться, не может сокрушаться об этом.