Введение в логику и научный метод

Коэн Моррис Р.

Существуют и другие обстоятельства, усложняющие отыскание адекватных свидетельств распространенности соответствующих моральных стандартов или норм в той или иной группе или эпохе. Всегда существует вопрос, насколько типичными для определенного периода, страны или класса являются те или иные взгляды или поступки. Однако, в конечном счете, именно с этой трудностью историку приходится справляться все время, если он стремится описать жизнь целого народа, излагая поступки лишь нескольких типичных его представителей.

Можно спорить о том, в какой степени моральное негодование римлян привело к самоубийству Нерона и концу династии Юлиев – Клавдиев, о том, насколько бесчестность короля

Иоанна привела к восстанию нормандских баронов и потере Нормандии, а также к подписанию Великой хартии вольностей. Однако нет сомнения в том, что подобные вопросы не являются бессмысленными, равно как и в том, что на них следует отвечать посредством анализа свидетельств. Разумеется, моральный авторитет и презрение являются значимыми факторами во взаимоотношениях людей, и историк не может их игнорировать. Восхищение, которое испытывали перед Александром Великим его современники, неодобрение Марии Стюарт со стороны протестантских лидеров, боязнь некоторых людей употреблять определенные виды животной пищи,

недопустимость среди некоторых американских индейцев появления мужчины где-либо в сопровождении своей тещи – все это исторические факты, в пользу которых у нас имеются достаточные свидетельства. Так, на основании учения ранних буддистов, их ритуальных практик и прочих форм поведения мы можем установить, что, несмотря на отсутствие успехов в миссионерской деятельности, они не считали правильным преследовать неверных и что, несмотря на подчеркнутое сочувствие страданиям людей, они не приписывали жизни такую же ценность, как мы. С идеологической точки зрения это может быть увязано с их верой в то, что душа перемещается из одного тела в другое на протяжении длительного времени и что мы не обретаем окончательного и вечного спасения за одну короткую жизнь. Однако историк может также стремиться к тому, чтобы увязать эти моральные взгляды с характером и социальными условиями жизни в Индии и землях, на которых распространились буддисты.

До настоящего момента мы обсуждали тот факт, что историк не может элиминировать историю морали и моральных суждений из содержимого истории, которую он стремится отобразить настолько адекватно, насколько это возможно. Однако может и должен ли историк всегда избегать применения его собственных моральных стандартов? Избежать выражения собственного суждения сложно. Эта сложность демонстрируется тем фактом, что историки, активно стремящиеся только излагать материал и не выражать каких-либо собственных суждений, на самом деле подчеркивали тем самым свои консервативные или революционные моральные ценности в наивном и неприкрытом виде. Так, некоторые историки неоправданно исключили религиозные мотивы, другие проигнорировали элемент негодования или возмущения против несправедливостей, которые всегда в той или иной степени присутствуют в отношениях между людьми. Однако мы не можем не учитывать все эти факторы, хотя крайне сложно думать иначе, чем в моральных категориях. Но, оставив в стороне вопрос о сложности, нам следует рассмотреть вопрос о том, следует ли историку воздерживаться от каких-либо моральных суждений. Если мы стремимся понимать следствия моральных стандартов какой бы то ни было эпохи, то мы с неизбежностью должны принять несколько более широкую точку зрения, чем та, что была распространена в изучаемую эпоху, и поэтому нам следует формулировать суждения относительно адекватности присущих ей идей и стандартов. Этот вопрос сам по себе является моральным, и историки отвечают на него на основании их собственных моральных допущений. Так, если мы хотим понимать следствия стремления к крестовым походам, распространенного среди испанцев в пятнадцатом и шестнадцатом столетиях, или податливую и покорную манеру поведения, распространенную во многих восточных странах, то нам придется погрузиться в соответствующие этические воззрения на жизнь, и мы вряд ли сможем сделать это без формулировки относительно этих воззрений некоторого оценочного суждения. Мы можем осуществить оценку имплицитно или же мы можем специально поразмышлять над составляющими элементами наших критических суждений. В последнем случае нам придется иметь дело с наукой этики, т. е. теорией моральных суждений. Те, кто отрицает возможность существования науки этики (отличной от науки о том, что существует в естественном мире), склоняются к использованию термина «искусство» для обозначения попытки построить непротиворечивую систему моральных суждений. Рассмотрим вопрос о применимости логики в таком искусстве.

§ 3. Логика критических суждений об искусстве

Все люди высказывают суждения относительно произведений искусства. Но есть среди них и такие, кто уделяет особое внимание подобным суждениям. Таких людей мы называем критиками. В их работах мы можем увидеть, как обыденные суждения развиваются и становятся более или менее согласованными и систематическими. Мы можем различить три тенденции в критике произведений искусства: 1) субъективную (impressionistic), 2) историческую или филологическую и 3) эстетическую.

1. Субъективная критика. Субъективная критика открыто признает, что содержит частичную биографию самого критика, его вкусы и предпочтения, его впечатления в момент, когда он услышал музыку, увидел картину или прочитал стихотворение. Данный подход часто защищается с помощью аргумента, согласно которому мы не можем знать ничего за исключением наших собственных впечатлений. В последнем, однако, позиция сторонников данного подхода не вполне согласована, поскольку они полагают, что мы знаем и, следовательно, можем знать о том, что существуют объекты, которые порождают в нас эти впечатления. Такие критики, как правило, идут еще дальше и допускают, что эти объекты были в свое время созданы людьми, которые имели свою собственную историю. В любом случае представители данной школы не могут сообщить нам чего-либо о критикуемом ими произведении, если их описание собственных впечатлений не будет некоторым образом связано с природой самого произведения искусства, которое порождает эти впечатления. Следовательно, им следует осуществить некоторый анализ того объекта, о котором они судят.

Основой данного подхода обычно считается субъективистская философия, но при этом она не отдает должного самому этому подходу. Более весомой причиной, обусловливающей данный тип критики, является присущее ей отрицание «классической» процедуры, согласно которой каждое произведение искусства оценивается по фиксированным стандартам, вследствие чего упускаются или отбрасываются присутствующие в этом произведении элементы новизны и индивидуальности, отличающие его от остальных произведений. Поскольку от изобразительного искусства требуется определенный эффект свежести, свободы и спонтанности, ему следует вводить новые формы, если оно, конечно, претендует на то, чтобы быть востребованным в новых условиях. Поэтому для критика крайне важно развить высокую степень чувствительности, чтобы отличительные преимущества новых произведений искусства могли бы быстрее признаваться. К несчастью, однако, в своей неистовой реакции против классицизма и академизма представители данной школы критики не замечают, что новшество в чистом виде или произведение, единственная особенность которого заключается в том, что оно отличается

от всего, что было создано ранее, является излишним и идиотским в этимологическом смысле данного слова. И действительно, если некто является столь оригинальным, что отключает себя от человеческой дискуссии, то мы помещаем его в дом для душевнобольных. Великое произведение искусства является оригинальным в том смысле, что оно представляет новое открытие, однако открытие чего-то такого, что является глубоко присущим большинству людей и что представлено способом, вызывающим отклик в людях спустя многие годы после сотворения самого произведения. (Именно так мы отличаем великих и второстепенных художников; последние имеют значимость лишь для их собственного времени и в рамках их школы или секты, тогда как великие мастера не являются в такой степени ограниченными временем и конкретными мимолетными вкусами.) Это позволяет нам понять, почему великие художники (так же как и великие критики), как правило, тщательно изучали правила своего искусства, а те из них, кто были великими новаторами, как правило, осуществляли либеральную интерпретацию тех традиций, в которых они были воспитаны. Правила любого искусства содержат более или менее полные описания накопленного опыта. Поэтому они обычно имеют определенное отношение и применимость даже в том случае, если с течением времени они стали затвердевшими и негибкими. На самом же деле ведущие представители школы субъективной критики (такие как Анатоль Франс) обычно являются последовательными традиционалистами. Именно мастерское овладение классической традицией дает нам свободу и потенциал для использования традиции по-новому.

Мы сможем усмотреть ограниченность субъективной критики, т. е. ограниченность взгляда, согласно которому утверждения о красоте и т. п. являются личностными, случайными и недоступными для доказательства или опровержения, если исследуем элементы, являющиеся общими как для промышленного, так и для изобразительного искусства. Работа сапожника, плотника, каменщика, точно так же как и работа художника, музыканта, скульптора или архитектора, является примером человеческого мастерства по преобразованию природы, согласно некоторому замыслу. Таким образом, оценка работы художника во многих отношениях является одной и той же, независимо от того, оценивается ли труд драматурга или пекаря. Несмотря на то что стандарты, по которым мы осуществляем оценку, в двух указанных случаях являются разными, логический тип этих суждений остается одним и тем же и, в общем, содержит анализ как стандарта, так и индивидуальных достижений. Чтобы подобный анализ можно было проводить последовательно и непротиворечиво, он должен соответствовать логическим стандартам.

Отдельным следствием сделанного вывода является то, что искусству можно обучать, что в известной степени и имеет место. В тех случаях, когда обучение возможно, существуют определенные указания, правила или причины, почему нечто следует делать по-одному, а не по-другому. Чтобы добиваться успеха, нам следует действовать согласно таким правилам или причинам. (В латыни слово «ars», как, например, во фразе «ars poetiса», использовалось для обозначения совокупного учения, применяемого художником.) Сказанное не означает, что художник должен пройти через процесс осознанного размышления, прежде чем он что-либо сделает, хотя, разумеется, моменты размышления относительно того, стоит или не стоит что-либо сделать, всегда присутствуют в высшем искусстве, таком, как живопись, сочинение музыки или написание драматических стихотворений. Если критик стремится понимать или позволить другим понять произведение искусства, то ему следует сформулировать стоящую перед художником проблему в целом ряде аспектов более ясно и даже аналитически, с тем чтобы стало понятно, как именно художник достиг или не смог достичь своей цели. Критик, стремящийся понять лежащее перед ним современное или историческое произведение, должен задаться следующими вопросами: чего пытался достичь художник, какие средства были ему доступны, какому пути он следовал. Все эти вопросы в определенном смысле являются историческими, т. е. вопросами о том, что имело место на самом деле, и поэтому все они должны подчиняться правилам умозаключения. Именно данное обстоятельство конституирует силу исторической, или филологической, критической школы.

2. Исторический, или филологический, тип критики. Данный тип критики основывается на базовом допущении о том, что разумное суждение по какому бы то ни было произведению должно, в свою очередь, основываться на тщательном изучении действительного характера произведения и содержащейся в нем составляющей, относящей его к искусству. Даже музыкальное искусство, имеющее дело со столь неуловимой материей, как музыка, разделилось на многие исследовательские отрасли, которые все вместе именуются «музыковедение». Однако для наших целей проще будет рассмотреть оценочное суждение, или критику, поэзии. Несмотря на то что шарм поэзии неразрывно связан с вербальной, или фонетической, составляющей, мы, тем не менее, не можем судить о поэзии без понимания ее значения. Поэзия – это не просто бессмысленное благозвучие. Таким образом, наш первый вопрос таков: каково значение стихотворения. При ответе на данный вопрос мы всегда можем отличить методы, являющиеся научными, от методов, таковыми не являющихся.

Ненаучная интерпретация. Ненаучными, но, тем не менее, поучительными являются различные аллегорические методы интерпретации, обнаруживающие скрытую мораль или духовное учение в поэмах, подобных «Илиаде» Гомера или «Рубайяду» Омара Хайяма, или же в рассказах о домашнем быте патриархов Ветхого Завета. Данные методы являются ненаучными, поскольку они случайны и неверифицируемы. Так, согласно Филону, автор Пятикнижия (которым он считал Моисея) хотел изложить философию, которая позднее проповедовалась Платоном, а различные персонажи книги Бытия должны были обозначать абстрактные качества или добродетели. Так, два сына Иосифа, Менаше и Эфраим на самом деле представляют воспоминание и память. Однако это совсем не объясняет библейского описания отношений между двумя племенами, обозначавшихся с помощью этих имен. Предполагается, что земля Ханаан представляет благочестие; однако все это оказывается несовместимым с тем, что в библейском использовании термин «ханаанин» обозначает бесчестье, а также с тем, что Бог приказал израильтянам истребить ханаанян. Разумеется, подобные несоответствия всегда можно объяснить с помощью дальнейших метафорических интерпретаций. Однако если дело обстоит именно так, то становится очевидно, что вся данная процедура является чисто случайной, служащей для поучения, и никак не связана с вопросами оснований, или доказательства, того, что данная интерпретация изначально должна была проявить. Таким образом, все виды соперничающих религиозных интерпретаций являются в одинаковой степени легитимными или, скорее, нелегитимными.