Введение в социальную философию: Учебник для вузов
Шрифт:
5. Моисеев Н.Н. Современный рационализм. М., 1995. Гл.: 1, 2; 1, 3; 1, 4.
6. Мотрошилова Н.В. Наука // Общественное сознание и его формы. М., 1986.
7. Петров М.К. Социально-культурные основания развития современной науки. М., 1992.
8. Современная западная социология науки. М., 1988.
9. Степин B.C. Философская антропология и философия науки. М., 1992.
10. Современный философский словарь. Лондон, 1998; статьи: «Гносеология», «Истина», «Наука», «Познание», «Сциентизм» и «Асциентизм», «Эпистемы».
5. Мотрошилова Н. Проблема внутренней социальной детерминации познания // Философия и социология современной науки. М., 1992.
6. Прайс Д. Наука о науке // Наука о науке. М., 1966.
7. Пригожин И. Наука, цивилизация
8. Социальная природа познания. М., 1979.
9. Филатов В.П. Научное познание и мир человека. М., 1989.
10. Холтон Д. Что такое «антинаука» // Вопр. философии. 1992.
Дополнительная литература
1. Библер B.C. Мышление как творчество. М., 1975.
2. Кемеров В.Е. Методология обществознания: проблемы, стимулы, перспективы. Свердловск, 1990. Гл. 9 – 11.
3. Методологические проблемы историко-научных исследований. М., 1982. Разд. I. Наука – общество – культура.
4. Методологические проблемы взаимодействия общественных, естественных и технических наук. М., 1981. Разд. II. Взаимосвязь наук в их историческом развитии.
Глава XVII
Социальная философия на пороге xxi столетия
Существует ли современность? – Проблема воспроизведения реальности: со схемами или без схем? – Постмодерн и социальная эволюция. – Реальность как проблема самоопределения общества. – Понятие новизны: еще один «поворот». – Какая история завершается? – Деавтоматизация стандартов и перспективность современности. – Россия: недостаток средней области культуры. – Российская перспектива: сочетание различных ориентиров и выработка общих норм.
§ 1. Современность и постсовременность
Рассматривая перспективы современного социального мира, мы вдруг обнаруживаем, что понятие «современность» оказывается проблематичным. Возникают сомнения относительно его способности прояснить наличную социальность.
Отчетливый сдвиг в отношении к этому понятию со стороны критически настроенной публики демонстрируют дискуссии о постсовременности и постмодернизме, развернувшиеся на Западе с конца 60-х годов и освоившиеся на российской почве в конце 80-х.
Сложность вопроса о современности усугубляется, когда мы пытаемся трактовать его применительно к России наших дней, к той стране, которую – как предполагается – мы знаем.
Если под реальностью страны подразумевать более или менее отчетливое ее расположение не только в пространстве, но и во времени, если реальность видеть в достаточно определенных экономических связях и в юридических формах, в общепонятных социальных значениях и культурных ориентирах, то социальная картина (или карта) России оказывается довольно условной и неконкретной, чем-то вроде контурной карты из школьной географии. Причем сохранность (и условность) этой картины оказывается в значительной степени зависимой от идеологических представлений и психологических стереотипов, традиционно используемых людьми в их обыденном поведении и мышлении. Кажущаяся естественность этих представлений лишь скрывает отсутствие практически освоенных людьми и ясно ими осмысленных форм, обеспечивающих внутреннюю связность и воспроизводимость общества. В этой ситуации общество естественно предрасположено к болезненной тоске по силовым средствам («рычагам») управления, склонно опираться на мифы искать их или создавать заново.
Разрушение привычных философско-исторических схем, опирающихся, например, на догматическое изображение истории как «лестницы» формаций, также затрудняет описание и трактовку российской современности: шкала измерений оказалась «стертой», и объект, в данном случае целая страна, стал как бы неизмеримым, ненаблюдаемым, нефиксируемым. Возникла, как принято говорить в науке XX столетия, неклассическая ситуация: чтобы зафиксировать объект или вступить с ним в контакт, необходимо создать специальный инструментарий, изменить позицию исследования,
Заметим: в этой неустойчивой ситуации остается одна постоянная величина или форма – форма ориентации человека в социальном мире. Другой вопрос – для всех ли?.. Во всяком случае для тех, кто хочет как-то самоопределиться в динамичной, меняющейся социальной реальности, выявить ее современные структуры.
Но тут-то и оказывается, что понятие современности находится под вопросом, под подозрением, а по некоторым версиям – современность уже кончилась, и мы живем в эпоху постсовременности и соответствующей философии, ее описывающей, т.е. постмодернизма.
Конечно, к такой позиции можно было бы отнестись иронически или, учитывая напряженность сегодняшней нашей жизни, ее вообще не замечать. Однако дело обстоит так, что эта позиция свидетельствует (или намекает): в структурах социального бытия происходят какие-то странные мутации, трансформирующие не только его связи, но и способы их описания, а стало быть, и сопряженные с ними категории, методы, установки. И хотя эти намеки и сигналы исходят от философских, культурологических и эстетических концепций, возросших отнюдь не на российской почве, они странным образом соответствуют той кризисной динамике, что свойственна нынче и нашей повседневности, и нашим идеологическим, культурным, политическим спорам и столкновениям.
Поговорим немного о природе соответствия между российской социально-культурной ситуацией и постмодернистским философствованием, мироощущением, описанием жизни.
Постмодернизм как широкое культурное движение живет критикой модернизма, присущих ему стандартов и ориентиров, ценностей осовременивания, новизны, усовершенствования, изобретения, преобразования и т.п. Методологической критике и ироническому отстранению подлежат: архитектурный и социальный функционализм, научная и техническая рациональность, нормы визуальной симметрии и межиндивидуального взаимодействия. Под вопросом оказываются идеи развития и эволюции, логики, выстраивающие иерархические системы, и логики, построенные на противопоставлениях. Постмодернизм в этом смысле есть завершение модернизма, его разоблачение и демонтаж. «Антипозитивный» знак постмодернизма указывает на его связь с модернизмом, с эпохой модерна, с ориентирами и стандартами ново– европейской культуры.
В более узком философском смысле постмодернизм может быть охарактеризован как методология деконструкции, методология особого рода, отрекающаяся от рационалистических и метафизических норм организации исследования, описания феноменов человеческого бытия, прочтения и интерпретации культурных текстов. Деконструктивизм содержательно и терминологически оформился прежде всего в работах Ж. Дерриды: возможности и «работа» этого метода были продемонстрированы на материале философских и литературно-художественных произведений, в ходе анализа идеологических концепций и понятий обыденного языка. Деконструкция способствует «расшатыванию» и «разборке» аксиоматически воспринимаемых человеческим сознанием структур деятельности, социальности, языка, логики. Она показывает, что в самих порядках классической рациональности скрывается огрубление (репрессия) природной и человеческой действительности, различных – поведенческих, языковых, мыслительных – проявлений личностной самореализации. Внимание привлечено к технике мышления, оперирующей бинарными оппозициями, выстраивающей свои объяснения через подчинение одного термина другому: природы – культуре, индивидуального – социальному, субъективного – объективному и т.п. Поскольку эти оппозиции утрачивают значение неких аксиоматических конструкций, сфера их применения значительно сужается, по сути, попадает в зависимость от конкретного описания исследовательской ситуации, литературного текста, поведенческого акта.