Вверяю сердце бурям
Шрифт:
Сердце сгорело в шашлык —
На землю просыпался пепел.
Он, действительно, полюбил длиннокосую, яснопазую Савринисо с милыми ямочками на щеках. Она не раз виделась с Наргис, сказала ей о брате Баба-Калане.
Кроме того, задание свое Баба-Калан выполнял с большой ловкостью и умением, подвергался постоянной смертельной опасности.
— Отец, я здесь, чтобы эмир не ушел лисой, не увильнул в какую-нибудь нору шакалом... Его нельзя упустить. Если эмир побежит, я в него выстрелю.
— Стрелять? Ну нет, зверя надо брать живым. Натягивай лук на полет стрелы.
—
— Ты выстрелишь в него... но после васики. Когда я получу васику.
— Отец, какая васика?
Мерген объяснил в двух словах:
— Васика о браке твоей сестры с эмиром. О законном браке по нормам шариата. Васика — честь твоей сестры.
— Какая-то бумажка.
— Не говори так. Васика—по шариату. И эмир напишет васику.
— Слово отца — закон для сына. Но вот эти мои руки еще будут держать горло эмира. Вот так, чтобы и пикнуть не смог... Еще смеет обижать сестренку.
И он вытянул перед собой свои огромные ручищи, пошевелил пальцами и сжал их в кулак.
VI
Без мук любви душа
сухой травы мертвей,
Не знавшей ласк росы
и сладости дождей.
Баба Тахир
Первоначально молодая эмирша Суада и не задумывалась, чего хочет этот Баба-Калан, что ему надо во дворце. Увлечен ее служанкой Савринисо — и все. Или еще что-то с ним связано? Кто он такой? Может быть, догадывалась, но помалкивала.
«Держи язык на замке — не то зубы поломаешь».
Бытовала при дворце эмира тогда такая прибаутка; «Плотно заткни себе рот и помалкивай».
Дарвазабон знал эту поговорку. С горечью он прознал, что она имеет касательство к нему. Но ничего не оставалось ему, как последовать старинному правилу: поставь гостю угощение, а сам руки убери.
С «разоблачением» заговорщика ничего не вышло.
Эмиру кто-то все же успел сказать о шашнях Баба-Калана и молодой служанки. Но Сеиду Алимхану было не до гаремных дрязг, тем более, что речь шла всего-навсего о служанке.
В эидаруне Суада держалась ханшей, все перед ней трепетали. И уж служанку свою она, конечно, могла защитить.
Все знали: страшен гнев молодой эмирши Суады-ханум.
Новеньких гарема — новенькими «нау» в эндаруне называла девушек и девочек, привезенных из кишлаков или далеких бекств на смотрины эмиру, — она держала в черном теле. Гоняла их па служебный двор — проверяла их умение печь хлеб, таскать колючку для топлива, резать и чистить овощи. Она забавлялась тем, как эти новенькие, воображавшие, что им в гареме предстоит сладкая жизнь, разжигают очаг, жарятся у огнедышащего тандыра так, что сушится и трескается кожа на нежном лице и на груди.
Суада пыталась заставить работать и Наргис, едва та появилась в гареме. С тоской в сердце молодая эмир-ша Суада почувствовала, что привезенная в гарем горянка — опасная соперница, что Наргис может занять место молодой эмирши в гаремной иерархии.
Этого Суада не могла допустить. Она попыталась подчинить себе Наргис, бросилась на нее с кулаками, но встретила отпор. Дело дошло чуть ли не до потасовки. И Баба-Калану пришлось успокаивать молодых особ.
Оказывается, эмирша Суада все-таки возревновала. Она так кичилась своим положением любимой жены и испугалась, увидев Наргис в расцвете юной красоты и ощутив ее нравственную силу. Узнав,
VII
Когда даруешь милость,
к тебе приходит слава.
Когда мстишь —
ты называешь сожаление.
Абу Фарадж
О ты руку которого
укрепила власть!
Ведь путь ведет к насилию.
Но ты творишь его над
самим собою
Навои
Сеид Алимхан не знал, что, откладывая бракосочетание с Наргис, вожделенную ночь наслаждения, он фактически отстранил от себя смертельную опасность. Да и как он мог подумать, что гибель какого-то молодого человека — некоего комсомольца Шамси, о существовании которого он и не знал, могла навлечь на его царственную особу угрозу неотвратимого возмездия.
А у Наргис давно созрело решение. Ее любимого зверски убил эмирский палач, иначе она и не могла думать. Убийство совершено по наущению эмирских людей, подосланных из Бухары.
Да что там рассуждать и раздумывать! Расплата свершится! И расплачиваться будет сам дикий деспот и тиран. И удар нанесет она — Наргис. Она отомстит; за Шамси... Сама, своей рукой.
Наргис сознательно отклонила все попытки самаркандского Ревкома, родных и знакомых вырвать ее из дома бая в Карнапе, где ее сберегали для эмира. Она дала молчаливое согласие называться нареченной невестой Сеида Алимхана, когда в Карнап приезжали свахи — гаремные старухи «ясуманы». Она, наконец, заставила слабовольного, влюбленного в нее поэта и летописца Али, после налета дивизиона на Карнап отвезти ее не к своим в Каттакурган или Самарканд, а проводить по дорогам, кишащим ширбачами и эмирскими стражниками, через Гиждуван в Бухару — в загородний дворец Ситоре-и-Мохасса. Твердо и непреклонно сжимала она рукоятку кинжала, спрятанного на груди, и ждала в лихорадочном нетерпении прихода ненавистного эмира. Рука у нее — слабой, нежной девушки — не дрогнула бы. Так она ненавидела.
И видит аллах всевышний, не ее вина, если эмир остался жив и невредим только потому, что в связи с опасностью гибели эмирата в суматохе последних дней он забыл дорогу в свой гарем.
Не надо думать, что сама Наргис была столь тверда и бесчувственна. Предстоящая встреча с эмиром — а она казалась неизбежной — ужасала ее. Она отнюдь не была героиней. Но воспоминания о трагедии ее первой любви, какое-то безумие владели всем ее существом. Образы героических женщин прошлого, шедших беззаветно на подвиг, ни на минуту не оставляли ее... Она выхватывает кинжал, она замахивается, ударяет... Она видит безумный страх в глазах тирана. Она видит его ползающим у ее ног с жалостными воплями... Нет, она не поколеблется ни секунды, и кинжал ударит в грудь злодея, как меч ангела смерти... Месть! Месть!