Вверяю сердце бурям
Шрифт:
— Близится час молитвы... Брысь, вы! Хватит споров! Женщин мы к эмиру не пошлем, даже если наша жизнь зависит от этого.
Оживившись, бледноликий подхватил:
— Женщина—орудие... Жена эмира—отличный залог... Клянусь, до сих пор вы не думали об этом.
Алексей Иванович вспомнил свое не раз высказанное мнение о Мирзе: «Человек с воровскими глазами». И, действительно, глаза Мирзы бегали:
— Знаем, как лживы женщины,— быстро заговорил он, — и все же мы удивляемся, когда оказывается, что наша сестра такая... и не лучше остальных. О женщинах в нашем
Наргис разъярилась.
— И это говоришь ты — мой брат?! Какое ты имеешь право? Ты, который сам продал меня, мечтавшую о жизни, об учении, о свободе. Отвез, продал эмиру в гарем! Да, да, слова проклятия просятся на язык, но я не могу произнести их... Розовый куст любви в гареме поливают слезами. О, там жены хоть испытывают отвращение к эмиру-супругу, но ревнуют. Из-за ревности им чужая курица лебедем кажется... А молоденькую мою подружку, такие, как она, — и Наргис повернула лицо к жене эмира, уже жадно что-то евшей из глиняной миски, — погубили в гареме. Ее напоили сучьим молоком, и она выкинула... Сделали это, чтобы она не родила наследника Алимхану.
— Молчи, несчастная... Я тебя сделал женой эмира, я, твой брат, осчастливил тебя. Замолчи!
— Осчастливил... Да будет проклят тот день и час, когда ты обманом увел меня из Самарканда! Ты не брат мне, ты злой дух.
— Говорю тебе — придержи язык. Нам нельзя, чтобы даже стены слышали твои богохульные слова... — Бледноликий совсем осмелел. Поудобнее расположившись у костра, он внушительно заговорил: — Они ведьмы... Они смеют, и не могут. Но они утеха и наслаждение эмира, и эмир любит женское тело. Ради женщин, я уже говорил, мы сможем избавиться от гибели. Давайте, я поклянусь на коране, — он вытащил из-за пазухи книжечку в телячьем, блестящем, с тончайшим тиснением переплете... — Поклянусь торжественной, страшной клятвой. Поеду к эмиру или к кому-нибудь из его приближенных и договорюсь обо всем... Поверьте клятве на священном коране...
— Не будьте ханжой, господин назир, не разводите бобов за счет религии. Вы ни в какой коран сами не верите. Вы поклоняетесь корану, имя которому — успех, польза.
Алексей Иванович вмешался потому, что дела приняли явно неприятный оборот и не было оснований верить хитрому, пронырливому восточному дипломату.
Чуть морщась от боли, молчавший до сих пор Сахиб Джелял заговорил:
— Господин Мирза, господин хитрости и вероломства, не кладите голову целикам под коран.
— Одним словом,—снова заговорил комиссар,—умиляться нечего. Вы, богомольцы,— враги, жестокие враги.
Презрительно пожав плечами, Мирза потуже завернулся в халат и устремил взгляд на язычки пламени костра. «Не хотите, не надо»,— говорили и его мертвенно бледное лицо, и вся его нахохлившаяся фигура, и медленно шевелившиеся на коленях длинные желтые пальцы.
«Точно черви»,— брезгливо подумал комиссар.
Резкие прямоугольники глинобитных домиков кишлака, высоченные, аккуратно сложенные башнями скирды сена и хлеба все четче
Медленно вскинув лицо, пунцовое от вспыхнувшего яркими язычками пламени, девушка сказала:
— Мирза — не брат мне. Он был братом когда-то... когда мы играли на зеленых холмах Тилляу. Сейчас он Злой дух — Ифрит. Не хочу, не могу быть сестрой Ифрита. У меня брат вот он.— И она ласково вновь положила ладонь на плечо Баба-Калана.— Его слушайтесь, а того не слушайте. Каждое его слово — ложь и хитрость.
Широколицый дехканин, тот, что высовывался из-за дувала, принес к костру большую деревянную миску с джугаровой кашей, в которую были воткнуты большущие ложки с длинными ручками.
Дехканин конфузливо извинился:
— Чем богаты, тем радуем. Не подумайте... Их высочество госпожа тоже соблаговолили кушать. И похвалили. А потом, то есть вскорости, чай будет. Обджуш у нас чугунный маленький, а госпожа эмирша чаю много пьют... Мы сейчас.
Кланяясь, так и не разгибая спины, он скрылся в темноте.
Проводив его глазами, комиссар не очень весело буркнул:
— Хорошо, что явился человек с блюдом каши. Мог кто другой так шастануть из-за дувала. А пока — бери, раз дают. Прошу к дастархану.
Ужинали все молча—это можно было назвать и завтраком — утро близилось. Молчали, пока пили чай,— кстати, настоящий зеленый, что в то время можно было назвать роскошью. И это тоже настораживало.
— Ну что ж, намозолить зубы такой пищей трудно. Но сыты, и на том спасибо.
— Теперь бы отдохнуть,— заметил комиссар.— Но, во-первых, мы, очевидно, попали в дом богатого человека — вполне естественно по степным масштабам. Это, так сказать, нищий бай. Но все-таки бай со своей кулацкой идеологией. Эмиршу он обхаживает, а нам отдает долг... долг гостеприимства. И вообще смотреть надо в оба. Во-вторых, с рассветом надо отсюда выбираться. Подсчитаем боеприпасы, посмотрим винтовки...
— От теплоты гостеприимства,— проговорил тихо Сахиб Джелял каким-то тусклым голосом,— от улыбающихся лиц человек согревается и делается рабом того, кто оказывает гостеприимство. Возблагодарим хозяина этого дома. Пока он здесь, мы в безопасности. Но утром он уйдет и... мы в руках врагов.
Бледноликий Мирза сварливо забормотал:
— Я вам не друг. Вы понимаете, и я не скрываю. Советую — положите в сторону смертоносное оружие. Повесьте на шею уздечки и поводья. Выйдете на восходе солнца в степь и покорно ждите... А мы поедем вперед и скажем, чтобы в вас не стреляли.
— Нет,— тихо, но яростно отчеканил Сахиб Джелял.— Воины не сдаются... Это трус бежит, бросив в пыль даже свою голову. Мужественный защищает даже чужие головы.
— Будем пробиваться с боем,-— медленно проговорил комиссар-гидротехник Алексей Иванович.— Но что делать с вами? — Он посмотрел на Суаду, а затехм перевел взгляд на Наргис и Савринисо.— Ну, мадам эмирша останется здесь в кишлаке или... на все четыре стороны... Куда угодно...
— Э, нет,— вступилась за нее Наргис.— Суада-ха-нум поедет с нами.