Вы чьё, старичьё?
Шрифт:
— А коли б жилплощадь была, так еще бы ребеночка родили? Или побоялись бы?
Арнольд Ермилович поперхнулся, прокашлялся и признался:
— Двоих.
Спохватился, что по-человечески ответил, забормотал про архангелов, но дед уж и не слушал его.
— Счастливые, которые с детьми. Очень счастливые. — Вздохнул, надел шапку. — Двоих, значит, обещался. Это хорошо. — И пошел мимо онемевшего соседа на улицу.
Друга он нашел на пустыре, где было ветрено и сыро. Но Багорыч к тому времени принял семь полубульков в оплату за стакан и гордо не замечал продырявленного климата. Физиономия
— Ворюгам — кино, а заслуженному человеку… Нет, это надо у милиции справиться.
Милиция звалась Валерианом и должна была прибыть на мотоцикле по окончании торгового дня. Услышав рев мотора и накинув три часа, деды вышли наперехват. И вскоре действительно показался Валериан.
— Баб много, а я один! — с невероятным торжеством объявил он.
Старики не дали ему развить эту тему, тут же поведав о рассказе Андрея.
— Чудаки старики! — радостно засмеялся Валериан, легкий после чудных мгновений, как олимпийский мишка. — А гуманизм?
— Чего? — переглянулись приятели.
— Гуманизм! — Он важно поднял палец. — Пояснить?
— Пояснить, — попросил дедуня Глушков.
— Гуманизм — это что такое? Это поддержка слабого, — неторопливо и вразумительно, чтоб дошло до стариков, начал Валериан. — При царе, скажем, или при капитализме какой закон действует? Закон джунглей, понятно? А у нас какой? Закон гуманизма. Разницу улавливаете?
— А я слабый? — спросил Касьян Нефедонич.
— Ты? — Милиционер внимательно осмотрел щуплого — и в чем только душа трепыхалась! — дедуню и сказал: — А это пока неизвестно.
— А когда известно? — допытывался Глушков. — Когда, это, с почетом понесут?
Милиционер огорченно вздохнул и с досадой покрутил круглой, как футбольный мяч, головой.
— Действие совершить надо, действие! Это ихний гуманизм бездейственный, а наш — действенный. Советский гуманизм в действии — читали в газетах? Ох и темные же вы, деды!
Завел мотоцикл и уехал.
— Глупой! — заорал Багорыч, когда мотоциклетный грохот затих в дальних кварталах. — Наболтал и уехал. И не объяснил ведь!
— Объяснил, — тихо сказал дедуня Глушков, посмотрев на друга телячьими глазами. — Все он объяснил. Действие нужно, понял? Действие.
12
Действие зреет долго, и чем старше человек, тем медленнее оно зреет, путаясь в усталой душе, блукая в сумерках размышлений, то представляясь ясным, то вдруг ныряя в беспросветный туман прожитого. Тогда дед Сидоренко, громко поминая всех угодников, спешил за своими законными полубульками, и дедуня Глушков оставался один. Тоскливо бродил по улицам и переулкам в бессознательной надежде встретить Валечку, а если случалось это, без оглядки семенил прочь. И все было ладно, да как-то отнялись ноги у Касьяна Нефедовича. Забастовали и отказались унести его в закоулок.
— Ты чего тут, дедунь?
Дедуня молча пристроился сбоку, тщетно пытаясь попасть в такт летящей женской походке. Валька что-то говорила, но он не слушал — глядел под ноги и семенил. А потом сказал:
— Истинную
— А когда это я тебя обманывала?
— Теперь что соврать, что правду сказать — все одно, разницу утеряли. А ты вспомни, что есть разница, вспомни, а?
— Чудной ты какой-то, дедуня. Не захворал?
— Разница есть, Валечка, — шепотом сказал он. — Коли б я в бога верил, мне, может, много бы легче было, но безбожный я. Безбожный человек.
— Ничего я не поняла, — строго сказала Валентина, останавливаясь. — Что натворили? Говори сейчас же,
Дед Глушков помялся, посопел, пряча глаза. А потом глянул в упор, с духом собравшись, и спросил:
— За Андрея пошла бы?
— Ох, побежала бы!..
— А чего ж не бежишь? — Он подождал, но Валька только неуверенно улыбнулась. — Потому не бежишь, что дед твой Пал Егорыч вам мешает. Не спорь, не спорь, не надо, я ему ни полсловечка не скажу, а только давай сегодня всю истинную правду. Уморился я без нее. Уморился.
— Может, квартиру разменяем, — безнадежно вздохнули она. — Если Андрея к бывшей его жене пропишут.
— Да, — вздохнул и дедуня. — Умирали б мы вместо пенсии…
Грызла тоска стариков. Точила как червь, неутомимо и невидимо; Багорыч с нею полубульками боролся, ерничеством да показной разудалостью, а Касьян Нефедович по улицам бегал. Кружил по поселку, по новым микрорайонам, расширял свои кольца, точно надеялся запутать, замотать тоску свою. И однажды вышел к почтамту. Шел дождь, и старик вошел в здание и сел у стола, где граждане писали письма. Посидел, подумал, а потом попросил вдруг лист бумаги, взял ручку и неуверенно, на каждой букве спотыкаясь, начал: «Добрый день вам, Анна Семеновна, дорогая Нюра…» Думал, что долго будет писать, что, может, совсем не напишет даже, но письмо написалось одним махом и почти без помарок. Вывел адрес, опустил в ящик и пошел искать Багорыча.
Багорыч на спор на троих не глядя разливал, на полубульку зарабатывая. Дед Глушков отобрал у него бутылку, сунул ее владельцу и повел приятеля в сторону. Приятель орал и вырывался, а дед сказал:
— С этим кончено, увожу я тебя отсюда. Как только подтверждение придет, что примут нас.
— Куда это? Где это? — обижался Багорыч. — Мешаешь все, вредный ты старик!
Через неделю пришел ответ. Длинный и многословный, а если пересказать, так шесть слов: милости просим, Касьян Нефедович и Павел Егорович.
— Ну вот, — вздохнул дед Глушков, прочитав Багорычу письмо. — Ждут нас там, значит, за нами дело.
— Хорошая женщина, — потрясенно признался Сидоренко. — Сколько лет?
Дедуня глянул укоризненно. Сидоренко засмущался и стал ковырять грязь ботинком.
— Не порть обувь, — строго сказал Касьян Нефедович, — Жизнь наша меняется, и всякие глупости надо из неё выкинуть.
До сего дня, даже до сей минуты крикливым Сидоренко решал за деда Глушкова, куда тому идти и что делать. А тут Глушков командовал, и Багорыч послушно кивал, изредка уточняя: «Ясно. Понятно. Бу сделано». Не потому, конечно, что ехал в глушковские места, а потому, что эта очень простая и всем подходящая мысль родилась у Касьяна Нефедовйча. Пал Егорыч признавал право первородства.