Вы летите как хотите !
Шрифт:
– Извините, дорогой Рейвен, - сказал он, - задремал я тут после работы, а вы стучите, а вы стучите всегда так деликатно, вот я и отворил не сразу... Кстати, почему вы не пользуетесь звонком?
– Потому что он у вас не рра-ботает, - хрипло ответил гость. Из-под шляпы блеснул круглый насмешливый глаз.
Вронский покивал.
– С электричеством я не дружил никогда, - признался он.
– Хотя кто это прошлый раз мне клювом провод перебил?..
– Вашего безделья это не опрр...
– ответил Рейвен и сложил рукава.
– Я бы
Вронский пошел в кухню, произнося про себя "Большой Шлюпочный загиб" сорок четыре слова на одном дыхании. На последнем он внес тарелку с котлетой и собрался раскрошить ее вилкой, но тут мелькнуло черно-серое острие - мощный клюв подхватил котлету, подкинул ее в воздух, разинувшись, снова поймал, и тремя спазматическими толчками котлета была отправлена в зоб.
– Недуррно, - сказал Рейвен, откидываясь в кресле.
– Очень недуррно.
– Неужели вы чувствуете вкус?
– удивленно спросил Вронский, глянув на пустую тарелку.
– Рразве я дегустаторр?
– каркнул Рейвен.
– Мы рразличаем арроматы...
– Вернее будет сказать "запахи", - поправил Вронский.
– Благодаррю, зап-пахи. Дуррная прривычка прроглатывать срразу. Остается с птенцовой порры. Матеррь прриносит, а ты спешишь прроглотитть!..
Вронский уселся в кресло напротив.
– Как подвигается ваша работа?
– учтиво осведомился он.
– Благодаррю, успешно, хотя и медленно, - гортанно отвечал Рейвен. Прроклятые бюррократы не дают рразвернуться. Aberr перрвая глава пррактически готова. Я обосновал, pourquоis великий Эдгарр вывел именно воррона и никого дрругого. Agrrree, согласитесь, никто другой не смог так точно отрразить воплощение неумолимого ррока для человека....
Рейвену жилось непросто: Птицы относились к нему настороженно - признавая его необходимость, они презирали его за тягу к очеловечению... Он явно платил им тем же: презирал за тупость и старческий идиотизм, к чему примешивалась еще и вечная вражда ночных и дневных Птиц...
В тот раз Рейвен первым подошел к нему и без предисловий прокаркал, что они однородцы и что он читал работу Вронского по диалектам малых врановых натуралов. Сергей так растерялся, что не сумел сначала толком ответить.
Птицы никогда ничего не читали. Они только слушали и только в переводе. Рейвен же не только читал. Он еще и очень сносно писал и говорил на трех человеческих языках. Матерился же он почти свободно - явно не совсем понимая, что именно он произносит.
Кстати, он терпеть не мог Совчука. У Птиц никогда не понять, насколько хорошо они к вам относятся и относятся ли вообще. Но вот насколько плохо это видно сразу. Когда на том же приеме к нему подлетел Совчук и заговорил было на чистейшем поли-врановом со всеми переливами, Рейвен искоса глянул на него и вдруг долбанул клювом в переносицу - снайперски: расколол перемычку очков, не тронув кожи...
– Отчего вы не пользуетесь окном?
– спросил Вронский.
–
– Обожаю, когда мне откррывают.
– Вы начитались любимого автора, - сказал Вронский.
– Ничуть, - заявил Рейвен.
– Прросто люблю. А как ваша рработа?
– Это не работа, - Вронский потянулся за сигаретами, но вовремя вспомнил, что Птицы не выносят дыма.
– Веррно, - сказал Рейвен.
– Вы называете это "служба". Rrright?
– Почти, - уклончиво ответил Вронский.
– Можете звать это "халтура".
– Не обнарружил...
– недоуменно произнес Рейвен.
– Стрранное вырражение . Нет в словарре. По кррайней мерре в моем... Что означает?
Вронский объяснил, ухмыляясь. Рейвен встопорщился совсем по-птичьи и завертел головой.
– Очень, очень человеческое вырражение, - сказал он.
– И весьма ворронье... Запоминаю в память. Что вы мне говоррили в пррошлый рраз о ворронизме Пушкина?..
В затруднении Вронский наморщил лоб, и Рейвен подсказал:
– Ну как же! .. Обворрожительные стихи, очень веррное видение...
– А!...
– вспомнил Вронский.
– "Ворон к ворону летит!..." - "Воррон воррону крричит: "Воррон, где б нам пообедать? Как бы нам о том проведать?" Воррон воррону в ответ..." Рarrdon, как ттам дальше?..
Вронский хотел ответить, но у него неожиданно перехватило горло. С трудом сглотнув, он хрипло выговорил:
– "Верю, будет нам обед..." Но горло перехватило еще туже. Даже Рейвен почувствовал неладное: хотя он промолчал, круглый глаз уставился на Сергея с некоторой тревогой.
Справившись с собой, Вронский продолжал:
– "В чистом поле под ракитой богатырь лежит убитый... Кем убит и отчего, знает сокол лишь его, да кобылка вороная, да хозяйка удалая... нет, молодая..." Рейвен вдруг вздрогнул совершенно по-человечески и поджал лапы. Не хватало только прочувствованной слезы. Но вместо этого Рейвен заговорил:
– "Сокол в ррощу улетел, на кобылку недрруг сел... А хозяйка ждет милого, неубитого, живого..." Он умолк. Молчал и пораженный Вронский. Потом сказал:
– У вас превосходная память...
– Прросто ворронья...
– ответил Рейвен.
– Это стихи прревосходные... Передана приррода... Только прро соколов зррря...
Тут они снова умолкли. Оба.
Действительно, Соколов, да еще к ночи, поминать не стоило. Мощные, беспощадные, полу-ночные, полу-дневные, они были вроде тайной и явной полиции. Когти и клювы были у всех Птиц. Но Соколы, да еще при чудовищно зорком глазе, пользовались ими особенно умело - и жестоко.
Дальше они говорили как люди, спаянные общей бедой. Вронский знал, что Рейвен безошибочно почувствует напряжение и тревогу в его голосе, как бы далеко он ее не загонял: но объяснить ее причину Рейвену, слава богу, было явно не под силу.