Вы, разумеется, шутите, мистер Фейнман!
Шрифт:
— Все в полном порядке, друг. Ничего это не значит. Забудь.
И с испуганным видом удаляется в другой конец комнаты: не хватало еще с психом рядом стоять. Я проглядываю написанное психиатрами и вижу — дело швах! Первый написал:
Думает, что люди все время разговаривают о нем.
Думает, что люди все время глядят на него.
Гипногогические слуховые галлюцинации.
Разговаривает сам с собой.
Разговаривает с покойной женой.
Тетка со стороны матери в психиатрической лечебнице.
Очень странный взгляд. (Ну, понятно, — это когда я спросил:
Второй психиатр был явно важнее первого, поскольку почерком обладал куда более неразборчивым. В его записях значились вещи вроде «гипногогические слуховые галлюцинации подтверждаются». («Гипногогические» означает, что они возникают, когда ты засыпаешь.)
В общем, он сделал кучу замечаний технического характера, я просмотрел их все и понял — беда. И решил попытаться разъяснить все армейскому начальству.
Весь этот медицинский осмотр завершался встречей с офицером, который решал, годен ты для службы или не годен. К примеру, если у тебя имелись какие-то нелады со слухом, именно он решал, настолько ли они серьезны, чтобы не позволить тебе служить в армии. А поскольку армия, как уже говорилось, скребла теперь по сусекам, освобождать кого бы то ни было от службы в ней он ни малейшей склонности не имел. Совершенно бесчувственный был человек. Скажем, у того, кто стоял в очереди впереди меня, из спины прямо-таки торчали две кости — что-то вроде смещения позвонков, не знаю, — так офицер не поленился вылезти из-за своего стола и лично эти кости ощупать, проверяя, настоящие они или нет!
Ну, думаю, уж тут-то меня смогут понять правильно. Подходит моя очередь, я вручаю офицеру бумаги, собираюсь все ему объяснить, однако он на меня так и не смотрит. Он видит «Д» в графе «Психика», тут же, не задавая никаких вопросов, тянется к штемпелю, шлепает на мои бумаги «НЕ ГОДЕН» и, по-прежнему глядя в стол, протягивает мне свидетельство о негодности 4-й степени.
Выйдя от него, я сел в автобус на Скенектади и пока ехал в нем, поразмыслил над случившейся со мной идиотской историей да и расхохотался — громко-громко, — а после сказал себе: «Боже ты мой! Видели бы они меня сейчас, у них не осталось бы ни малейших сомнений!»
Добравшись до Скенектади, я направился в Гансу Бете. Он сидел за письменным столом и, увидев меня, весело осведомился:
— Ну что, Дик, прошли?
Я соорудил мрачную физиономию и медленно покачал головой:
— Нет.
Тут ему стало сильно не по себе, — он решил, что у меня обнаружили какую-то серьезную болезнь, и потому озабоченно спросил:
— А в чем дело, Дик?
Я постучал себя пальцем по лбу.
Он вскрикнул:
— Нет!
— Да!
И Бете завопил:
— Нееееет! — и расхохотался так, что у здания «Дженерал Электрик» чуть крышу не снесло.
Я рассказывал об этом многим и все, слушая меня, хохотали — за редкими исключениями.
Когда я возвратился в Нью-Йорк, меня встретили в аэропорту отец, мать и сестра. По дороге домой, в машине, я рассказал им эту историю. Дослушав ее, мама спросила:
— Что же нам теперь делать,
Отец ответил:
— Не говори ерунды, Люси. Это же нелепость!
Так-то оно так, однако сестра рассказала мне впоследствии, что, когда мы приехали домой, и они остались одни, отец сказал:
— Послушай, Люси, не стоит обсуждать что-либо в его присутствии. Но и вправду, что же нам теперь делать?
На что уже пришедшая в себя мама ответила:
— Не говори ерунды, Мел!
Был и еще один человек, которого моя история обеспокоила. На обеде Физического общества мой старый, еще по МТИ, профессор Слэйтер сказал:
— Послушайте, Фейнман! Я слышал историю о том, как вас призывали в армию, расскажите нам ее.
Я рассказал ее физикам — никого из них, кроме Слэйтера, я тогда лично не знал, все хохотали, однако под конец один из них сказал:
— И все же, может быть, психиатры в чем-то были правы.
Я решительно осведомился:
— Какова ваша профессия, сэр?
Вопрос был, конечно, дурацкий, поскольку мы находились на официальной встрече физиков. Меня просто удивило, что физик мог сказать такое.
Он замялся:
— Ну, э-э, вообще-то, я нахожусь здесь не по праву, как гость моего брата, физика. А сам я — психиатр.
Я его тут же с обеда и вытурил.
Впрочем, по прошествии времени я и сам впал в беспокойство. Судите сами, вот человек, всю войну получавший отсрочку от службы в армии, поскольку он занимался бомбой и в призывную комиссию направлялись письма о том, как он необходим для этой работы, а теперь психиатр ставит ему «Д» — получается, что он попросту чокнутый! Да нет, ясное дело, никакой он не чокнутый, а только вид такой делает — ну ничего, мы его выведем на чистую воду!
Мне эта ситуация представлялась скверной, нужно было как-то ее менять. И я за несколько дней придумал решение. Я послал в призывную комиссию письмо — такого, примерно, содержания:
Уважаемые джентльмены!
Я не считаю, что подлежу призыву в армию, поскольку занимаюсь преподаванием науки студентам, а благополучие нашей страны отчасти зависит и от наших будущих ученых. Тем не менее вы можете решить, что призывать меня не стоит, вследствие имеющегося у вас медицинского заключения, а именно, по причине моего психического расстройства. Я считаю, что этому заключению не следует придавать особого веса, потому что оно полностью ошибочно.
Я обращаю Ваше внимание на эту ошибку, поскольку безумен до такой степени, что не желаю извлекать из нее никаких выгод.
Искренне Ваш,
Р. П. Фейнман.
Результат: «Не годен по причинам медицинского характера. 4-я степень».
Часть 4
Из Корнелла в Калтех с заездом в Бразилию
Профессор, который держался с достоинством