Вятские парни
Шрифт:
«А все-таки неплохо, что во мне еще жив тот луковицкий парень Колька Ганцырев, Колька Черный. Если бы не он… Пусть живет Колька Черный, иногда он мне здорово помогает».
Последние перед отъездом три недели духовно измучили, измотали Николая. Наташа иногда соглашалась взять на себя всю художественную часть дивизии, и ему казалось, что она видит в этой работе тот же
Однажды комдив, — он знал Наташу, несколько раз вместе с Николаем заходили в дом к Веретиным, — с тревогой за судьбу товарища сказал напрямик:
— И чего ты страдаешь так, Николай? Девчонка-то не стоит этого, комиссар! В голове у нее каша, да и вообще — чуждый элемент. Разве она будет тебе, большевику, настоящей боевой подругой? Эх, наберись-ка ты, комиссар, силы и вычеркни ее из сердца.
Николай сначала вспыхнул, накричал на товарища, а потом признался:
— Знаю, все знаю и вижу, какая она. А еще крепче знаю, еще парнишкой узнал, что люблю я ее, друг. Только ее. Ты, может, думаешь, что война теперь идет только против врагов? Нет, война идет и за человека! Так должен ли я отдавать любимую этому Дарскому? Без борьбы?
Измучила его эта долгая борьба… А вчера от Кати узнал, что Наташа все-таки уезжает в Москву.
Он подлетел на Изумруде к веретинскому дому, когда в извозчичью пролетку Дарский с помощью папаши укладывал Наташины чемоданы. И тут стал действовать и говорить не комиссар дивизии, а Колька Ганцырев. Он вбежал по лестнице, распахнул дверь в гостиную. Увидел мамашу, которая мелкими взмахами руки крестила Наташу, словно солью посыпала.
— Ну, вот и хорошо, — сказал Колька Черный, — вот и хорошо, что ты уже собралась, Наташа.
— Да, да, это счастье, что Наташа в театре, в Москву…
— Нет, мамаша, — ответил резко Колька Черный. — Никаких театров! Гражданка Веретина является бойцом Красной Армии и обязана немедленно явиться в часть.
Колька не слышал криков мамаши. Он схватил Наташу за руку, сбежал по лестнице, знаком приказал ординарцу спешиться, подсадил ее в седло и, обернувшись, приказал
— А вещи гражданки Веретиной доставьте на вокзал, передайте коменданту.
Наташа, улыбаясь, помахала рукой родителям, а Николаю сказала:
— Ты рыцарь и романтик, Николай.
Поняла она, что все это не шутка, не игра, — только в эшелоне и испугалась. Но испуг прошел, когда ее окружили знакомые по агитпропотделу и стали показывать нарисованные за день плакаты.
За окном грохотала и бесновалась гроза. Темное стекло то перечеркивалось стремительной яркой полосой, то все вспыхивало белым светом, ослепляя глаза.
Наташа вздрагивала от страха, теснее прижималась к Николаю. Они стояли так очень долго, о чем-то негромко говорили, почти не слыша друг друга в треске и шуме грозы. А чувство близости все росло между ними, и оба понимали, что это новое приходит к ним не от смысла слов, а оттого, что перед ними лежит долгий неизведанный путь в тысячи верст и что они вместе уже идут сейчас по этому пути.
Николай целовал Наташу.
Потом вспомнил последнее письмо Мити с Южного фронта и по памяти прочел его стихи, посвященные морзистке Лене:
Нет тебя со мной, но ты любима и незабываема навек, девочка моя неутомимая, самый-самый близкий человек. Помни — не боюсь я честной смерти. Но не жди печального письма, почерка чужого на конверте. — Я вернусь! Мы все хотим, чтоб тьма сгинула, мечтаем все о встрече с близкими, и чтоб была жизнь на этом свете человечьей и, как детские глаза, светла.