Выбор оружия
Шрифт:
Но там она уже давно не жила. Нынешние хозяева квартиры – молодая супружеская пара, как раз выкатывавшая из дверей на лестничную площадку высокую коляску с младенцем, – объяснили Турецкому, что они пять лет назад разменялись с Ольгой Николаевной: ей отдали трехкомнатную квартиру на Моховой, а взамен получили однокомнатную, где Ольга Николаевна жила с дочкой, и двухкомнатную ее матери-старухи, которая осталась одна после смерти мужа. Адрес? Как не помнить, полжизни там прожили: Моховая, 34, квартира 12.
– Верней, я прожила, – уточнила молодая супруга, игравшая в
– Нет. Почему моряк? – удивился Турецкий.
– А к ней какие-то моряки приходили по этому адресу. Деньги от ее бывшего мужа привозили. Он где-то то ли в Африке, то ли в Австралии. Правда, давно это было, года три назад. Наверное, потом узнали ее новый адрес. А вы кем ей будете?
– Просто знакомый. Мы когда-то давно вместе работали в Норильске, – нашел Турецкий самое безобидное из объяснений. – Вот оказался случайно в Питере, решил навестить.
– Передавайте ей привет. Очень милая дама. Только фамилия у нее не Новикова, а Никитина. Новикова – это ее матери фамилия…
«Просто знакомый» – этого довольно было для посторонних людей, но для самой Ольги нужно было придумать что-то более достоверное. Поразмыслив, Турецкий решил, что и придумывать ничего не будет: скажет то, что есть. Конечно, без лишних деталей, которые могли бы ее встревожить.
Увидев ее в дверях, Турецкий отметил, что определение «очень милая дама» – это, что к ней как раз подходит. Ей было между сорока и пятьюдесятью – рубежный для женщин возраст: достигнув его, одни превращаются в разбухших равнодушных теток или в иссохших коммунальных мегер, другие словно сбрасывают с себя десять, а то и пятнадцать лет, пережитые страдания (а у кого их не было?), трансформируются во всепонимание и спокойную глубинную доброту, придающую увядшим чертам лица какую-то особую привлекательность, которой, возможно, они не обладали даже в молодости.
Такой была Ольга Николаевна Никитина. Косая прядь тяжелых, подсвеченных сединой волос на щеке, светлый, молодящий ее хитон из какой-то шелковистой ткани, деревянные бусы и такой же браслет на руке. Не каждую женщину увидишь в субботу утром в таком виде.
– Почему вы меня так рассматриваете? – спросила она, когда Турецкий, представившись, объяснил, что был недавно в Норильске, виделся с коллегами ее бывшего мужа и хотел бы с нею поговорить.
– Я мечтал, чтобы моя жена в будущем была похожа на вас, – вполне искренне ответил он.
Она улыбнулась.
– Спасибо за комплимент. Заходите… Вы курите?
– Могу и не курить. Но не очень долго.
– Тогда пойдемте на кухню. Это единственное место, где дочь разрешает мне курить. У нас маленький, – объяснила она. – Внук. На днях исполнилось полгода. Игорь Никитин…
Говоря это, она насыпала в медную джезве кофе и сахар, включила газ, поставила на стол две фарфоровые чашки. В этой семье чувствуется достаток, машинально отметил Турецкий, оглядывая просторную, метров пятнадцать, кухню, которую вернее было бы назвать столовой: красивый современный стилизованный под старину буфет, овальный
– Никитин? – переспросил он. – Разве ваша дочь не взяла фамилию мужа?
– Я попросила ее оставить фамилию отца.
– А его младшую дочь зовут Ольгой, – вспомнил Турецкий.
Она словно бы ахнула:
– Как?!
– Ольгой, – повторил он, одновременно понимая уже, что ляпнул что-то не то.
Она опустилась на стул, безвольно положив на колени руки.
Над джезве поднялась пенная шапка, перелилась через край и зашипела, заливая газ и заполняя кухню запахом горелого кофе.
Ольга Николаевна не шевельнулась.
Турецкий вскочил и выключил газ. В кухню всунулась молодая женщина в домашнем халате, с такими же темными, как у Ольги Николаевны, но неприбранными волосами, спросила:
– Что тут горит? Почему ты плачешь, мама? Что случилось? – повернулась она к Турецкому. – Почему она плачет? Что вы ей сказали? И вообще, кто вы такой?
– Оставь нас, – попросила Ольга Николаевна.
– Кто этот человек? – настаивала дочь.
– Он знает о твоем отце больше, чем я.
– Я тоже хочу это знать! – заявила молодая женщина и решительно уселась за стол.
– Тогда свари нам кофе. Это моя дочь – Катя.
– Я уже это понял, – сказал Турецкий.
– Извините… – Ольга Николаевна промокнула глаза и щеки уголком платка и потянула из пачки длинную черную сигарету. Турецкий предупредительно щелкнул зажигалкой.
– Спасибо… У него есть еще дети?
– Два сына. Старшему четырнадцать лет, Константин. Второму одиннадцать, Поль. А дочери восемь лет.
– Как ее зовут? – спросила Катя.
Турецкий помедлил и повторил:
– Ольга.
Несколько секунд Катя молча смотрела на него, потом поставила джезве на стол.
– Вот ваш кофе. – Порывисто обняла и поцеловала мать в щеку. – Прости меня. Разговаривайте, я не буду мешать. Потом мне расскажешь.
И вышла из кухни.
– Вы ничего не знали о нем? – осторожно поинтересовался Турецкий.
– Ничего. Кроме того, что он жив. И что дела у него идут неплохо. Он присылал нам деньги, – объяснила она. – Передавал с оказией. Сначала – с рыбаками наших сейнеров, они заходили в Галифакс за пресной водой и продуктами. Он договаривался с кем-нибудь из команды, платил за услугу, конечно. Когда они возвращались в Ленинград, находили меня. Потом оказии стали приходить из Кейптауна, тоже с моряками. И только в последние годы он стал переводить деньги на Внешэкономбанк, открыл мне счет. Без его помощи нам было бы очень трудно.
– И ничего не писал?
– Только одно письмо. Месяца полтора назад. Очень короткое. О том, что скоро, возможно, приедет в Россию. И несколько своих фотографий. Что вы о нем знаете?
Она слушала рассказ Турецкого, не перебивая. Когда он умолк, спросила:
– Джоан – какая она? Вы ее знаете?
– Нет. Ее видела одна моя знакомая из Нью-Йорка. Она мне все и рассказала. Она уверена, что Джоан – самое крупное открытие Никитина. Она ошибается. Я думаю, его самое крупное открытие все-таки вы.