Выбор оружия
Шрифт:
– Здравствуйте, Виктор! – услышал он.
Чико, улыбающийся, в красной, перетянутой шнурками футболке, окликнул его. Рядом была Мария, в просторной сиреневой юбке, пышной блузке, с перламутровыми губами и высокой прической. Протягивала ему руку:
– Я первая вас увидала! – С ними был третий, худой, подвижный в плечах и бедрах, словно слегка пританцовывал, повинуясь неслышному танцевальному ритму. – Познакомьтесь, это Микаэль, – сказала Мария, – работник пресс-центра!
Микаэль открыто и радостно улыбнулся, пожимая Белосельцеву руку:
– Вы советский журналист? Хотели познакомиться с нашей жизнью? Мы вам все непременно покажем.
Белосельцев смотрел на
Глядя на Марию, на ее высокую, искусно сооруженную прическу, делавшую ее похожей на высокую темную вазу, он испытал острое счастье, сладостное головокружение, в котором было воспоминание о вчерашней близости, предвкушение сегодняшнего, после концерта, свидания.
– «Амандла» только что вернулась из Европы, – сказал Микаэль с интонациями благоговения и гордости. – Огромный успех. Я просматривал рецензии лондонских и парижских газет. У нас все больше друзей в Европе.
– Сегодня поет Джейкоб Мвамбе, – сказала Мария. – Он вышел из госпиталя. Легкие его заживают. Я спросила: «Тебе не больно петь, Джейкоб? Пуля тебе не мешает?» Он ответил: «Пуля мне помогает».
– Мы не должны его больше пускать под пули, – произнес Чико. – Его голос – гордость Южной Африки. Его оружие – не автомат, а песни.
– Мария, ты сегодня такая красивая. – Микаэль приобнял ее, притянул к себе. – Похожа на артистку. Почему бы тебе не выступить с собственным номером?
– Мой номер – постоянное сидение в офисе. И ты это прекрасно знаешь. – Они засмеялись открыто, дружелюбно, соединенные общим опасным и грозным делом, общим долготерпением и ожиданием победы.
«Ошибка… Слава богу, ошибка…» – с облегчением думал Белосельцев, проходя вместе с ними в переполненное помещение кинотеатра.
Зал был полон, сумрачно освещен. Казался черным от множества лиц. Вспыхивал белками, вибрировал, гудел, шелестел, словно по рядам проходили высоковольтные жилы. Он сел в кресло рядом с Марией, пропустив Микаэля и Чико в глубину зала.
Люди в рядах были те, кто покинул родину, близкую, лежащую за соседней границей. Оттуда целились в них беспощадные жестокие силы, и все они, здесь собравшиеся, были в рубцах и ушибах. Та маленькая хрупкая женщина с девичьим бантом на платье – ее насиловали в полицейском участке, и она от пыток на время потеряла рассудок. Тот горняк с костылем – белый мастер в гневе толкнул его под вагонетку, и ему отхватило ногу. Седовласый, в светлом пиджаке адвокат – всю жизнь на судебных процессах защищал африканцев, пока сам не угодил в тюрьму, прошел сквозь застенки и пытки. Те студенты – покинули колледж, оставили на время науки, взялись за науку войны с ненавистным режимом. Тот измученный, с перевязанной рукой боец – был ранен в атаке, только что поднялся с одра. Они принесли в этот зал свое несчастье и ненависть. Сложили их вместе. Казалось, зал заминирован этим стиснутым воедино страданием. Поверни взрывмашинку, и ударит сокрушительный взрыв, разнесет оконечность континента.
Мария, вытянув гибкую шею, напряженная, была единой со всеми, он чувствовал ее соседство, как колеблемый огонь.
Зажглись прожекторы, словно брызнули лучи нетерпения из зала. Поднялся занавес. Началось представление.
Наивные лубочные пантомимы изображали историю Южной Африки. Полуобнаженные темнокожие люди собирали благодатные плоды,
Белосельцев оглядывал зал. Наивные, плоско-облегченные лубочные сцены тяжелели, становились выпуклыми, наполнялись состоянием зала. Зрители причитали, замирали, свистели и улюлюкали вслед белым полицейским. Стенали и плакали вместе с погребальной процессией, потрясали кулаками, вдохновляя боевиков-автоматчиков. Сам зал был зрелищем. Люди находились на той черте возбуждения, что казалось, позови их, и они с детьми, стариками, всей накаленной толпой, пойдут к границе сражаться.
Белосельцев исподволь взглядывал на Марию. Она, окончившая колледж в Кейптауне, учившаяся в Лондоне, знающая три языка, была, как и все, – наивная, страстная, яростная африканка. Стремилась на родину вслед за группой бойцов-автоматчиков.
Певец Джейкоб Мвамбе принимал грудью давление двух малиновых, жарких прожекторов. Сжимал кулаки. Сек ладонями воздух. Выдыхал огромное жаркое слово «Африка». Превращал его то в стон, то в молитву, то в грозный клекот и рык. Его песни были погребальными плачами над теми, кто убит и замучен. Были церковными песнопениями, превращавшими зал в храм, где каждый просил милосердия среди постоянных гонений. Были зовом в атаку, призывали строить баррикады, сметать заслоны, идти под ружейные залпы. Казалось, в нем вот-вот откроются свежие раны, и он упадет на сцене, истекая кровью. В нем пела засевшая пуля, пели идущие на штурм автоматчики, звучали проклятия и хрипы упавших на мостовую бойцов. Зрители в зале жадно ловили слова. Это были их песни и лозунги, их черно-красное слово «Африка».
Белосельцев перестал наблюдать. Был вместе с ними, в их борьбе и страдании. Дышал, как и они, воздухом Африки. Был, как и они, африканец.
Охватившее зал единство достигло вершины, когда на сцену вынеслись зулусские воины и исполнили воинский танец. Ритуальные маски, щиты. Разящие копья. Звериные хвосты на запястьях. Амулеты и стук барабанов. Потные, натертые до металлического блеска тела. Энергия, страсть, нерастраченный древний жар. Дух континента, его алмазных и урановых недр, его океанов, темнокожего, с фарфоровыми белками народа, верящего в добро, красоту.
Белосельцев, словно в глаза ему пролилось молодое сверкание, вставал вместе с залом, восхищенно смотрел на танцующих воинов.
Толпа шла к выходу, валила радостным накаленным потоком. Люди покидали душный кинотеатр и сразу попадали под дождь, шумный, хлещущий, расцвеченный огнями реклам, разрываемый блеском машин. Топтались мгновение у выхода на стеклянной черте дождя. Выдавливались идущими сзади, разбегались с криком и визгом.
– Поедем ко мне, – сказал он Марии, высматривая такси, чтобы усадить ее и увезти в отель. Их уже вытеснили под дождь. Они уже промокали, черные волосы казались стеклянными, блузка становилась прозрачной, прилипала к груди.