Выбор шатеры
Шрифт:
Но и я той страшной ночью потеряла не меньше. Хладнокровно убив пятерых мразей, я заплатила за жизнь Айрис своей пусть не самой чистой, но всё-таки душой. Никогда раньше я не убивала сознательно. И уж тем более не получала от этого откровенное удовольствие, какое я испытала этой ночью там у пруда. Теперь я точно знаю: есть смертные грехи, которые не прощаются. Есть демоны, которых уже не загонишь обратно в потайную комнату души.
9. Пятно
Затащить окровавленную Аурис в комнату мне помогает воин Руара,
дежуривший возле кухни. Девчонка так истерила
Как назло, Карла рядом нет. Уложив девчонку на кровать, посылаю за ним воина. Заодно прошу, чтобы от отправил ко мне дежурную ведунью и лекаря. Они сейчас будут очень кстати. Айрис пришла в себя. Радует, что она больше не бьётся в истерике, но при этом настораживает её отсутствующая реакция на что-либо. Девчонка молча лежит на кровати и бездумным стеклянным взглядом изучает какую-то точку на стене. На мой голос абсолютно не реагирует.
Наконец, раздаётся тихий стук. В комнату просачиваются две тени –ведунья и ещё совсем молоденький мальчишка-лекарь. Плотно закрыв дверь, отдаю Айрис в их распоряжение.
При появлении незнакомцев в странных балдахинах (ведунья, как обычно, одета в тёмно-коричневую накидку, лекарь – в длинную серую мантию), девчонка вздрагивает, подскакивает, с ужасом вжимаясь в стенку. Хочет заорать. Мигом бросаюсь к ней, предусмотрительно зажимаю рот. Киваю ведуньи, одновременно с этим набирая в лёгкие побольше воздуха и задерживаю дыхание. Лекарь делает то же самое. Ведунья подплывает к дёргающейся перепуганной Айрис, дует на свою раскрытую ладошку перед лицом девчонки. Щепотка серебристой пыли поднимается в воздух, незамедлительно оседая в лёгких дочери посла. Глаза Айрис медленно закрываются. Тело обмякает в моих руках.
Сонный порошок – это всё-таки вещь! Частенько выручает в подобных ситуациях, когда другого способа быстро утихомирить человека просто нет. Правда, отходняк после него дня два будет. Но это уж мелочи жизни.
Осторожно укладываем девчонку на кровать. Отхожу в сторону, давая возможность лекарю – серьёзному худенькому парнишке лет девятнадцати - сделать своё дело.
Шустро разложив на столике скрученную в валик сумку со всевозможными лекарствами, снадобьями и инструментами, лекарь начинает колдовать над израненным телом девочки. Его задача сделать так, чтобы к утру от всех её ран, синяков и ссадин не осталось и следа. Я не допущу, чтобы по вине этого урода – Стива Ромеро между нашими планетами вновь обострились отношения. Их и сейчас-то дружескими не назовёшь. Но, как говориться в Книге книг отца Марка «худой мир лучше доброй ссоры» и я полностью с этим согласна. Хватит уже! Навоевались! Даже в Катаре столько вдов из-за этой войны осталось – не перечесть. И погибли-то, главное, за невесть что. За новые рудники с топливными кристаллами? Да провались они пропадом! Если эта война нужна политикам и дельцам – вот пусть сами и воюют, а простому люду, где стреляют, делать нечего. На кусок хлеба бы заработать, да семью прокормить – вот наша война. Эта. Но не та, что творится по вине вот таких уродов, как этот Ромеро.
Лекарь осторожно поворачивает Айрис на бок. Ловит мой вопросительный взгляд.
– Не тронули, - едва слышно отвечает он.
Не могу удержать вздох
– Сможешь подправить ей память?
Ведунья – хмурая остроносая женщина лет тридцати, отрицательно качает головой.
– Нет. Времени не хватит, да и не уверена я в положительный исход дела. Она эмоционально нестабильна. Если что-то пойдёт не так… Она не памяти, а разума лишится… Сама знаешь.
– Станет как одна из «серых» прислужниц? – догадываюсь я.
Ведунья кивает. Что ж, она права. Не стоит рисковать. Но что делать с Айрис утром? Как избежать её истерики? Как заставить её молчать? Вопросы, ответов на которые у меня нет.
***
Стою у окна. Ещё немного и у горизонта забрезжит изумрудно-малиновый рассвет.
Лекарь уже ушёл. Парнишка хорошо справился со своим делом: к утру от физических увечий на теле дочки посла не останется и следа. Вот только что прикажете делать с увечьями душевными?
Ведунья помогает мне переодеть Айрис в ночнушку. Розовая, с рюшами – столь гармонично смотрящаяся на ней ещё прошлым утром, сейчас почему-то вызывает неприятный диссонанс.
– Что будешь делать, когда она проснётся? – тихо интересуется ведунья.
– Не знаю. Что-нибудь придумаю.
– Что?
Невольно злюсь на дотошную собеседницу. Если она сама такая умная, взяла бы и предложила свой вариант того, как нам выбраться сухими из всей этой заведомо «мокрой» истории.
Не могу ни о чём думать. Чувствую, как силы предательски покидают меня. Очень хочется спать, только вряд ли я сегодня уже засну. Замечаю, что от перенапряжения трясутся руки и ноги.
Ведунья остаётся в комнате с Айрис, а я запираюсь в ванной. После всего случившегося мне надо хоть немного побыть одной иначе я просто сойду с ума.
Включаю горячую воду. Раздеваюсь, стараясь не замечать пятна крови харрдрогов, оставшиеся на моём платье. Одежду надо будет сменить. А лучше сжечь.
Чувствую, как горячая вода обжигает кожу, но я не хочу делать её холоднее. Напротив, беру мочалку, мыльную пену и тру тело до красноты, словно пытаясь стереть с себя кровь тех, кого я всего лишь несколько часов назад собственноручно отправила к Отару.
Знаю. Они заслужили смерть. Но мне почему-то от этого не легче.
Продолжаю с остервенением тереть тело, не замечая, что истерично реву. Я словно пытаюсь отмыть мочалкой не грязь с кожи, а смертный грех, который я сегодня сознательно взяла себе на душу. Хуже всего, что я понимаю: будучи такой "грязной" я не могу... Не имею права быть рядом с Эваном. Не хочу "пачкать" его собой. Потому что после случившегося мою душу уже не спасти.
Я совершила убийство.
Сознательно.
Хладнокровно.
И я испытала при этом удовольствие.
Но что самое страшное – я не раскаиваюсь.
Мой мальчишка-альтаирец слишком добрый, слишком хороший, слишком... не для меня. Мне нет места в его жизни. Давно пора посмотреть правде в глаза: никогда и не было. Я сама не позволю Эвану вновь впустить меня в свою судьбу.
Продолжаю, не останавливаясь, судорожно тереть мочалкой тело. Почти до крови.
Тру, тру, но у меня так и не получается «оттереть» ни отчаяние, ни боль, ни скорбь по загубленной жизни и душе. Смывается лишь внешняя грязь и кровь, а разъедающее же душу пятно, оставшееся от убийства, совершенного мною, увы, так и остаётся нетронутым.