Выбор
Шрифт:
______________
* Такова жизнь.
В этой внезапной схватке со старшиной Илья не скрывал своего насмешливого превосходства над командиром отделения разведки, человеком старше его лет на десять, избалованным собственной силой, но все же вынужденным подчиниться ему, офицеру, - мальчишке, пришедшему сюда на огневую, в новом качестве старшего на батарее, и мигом нарушившему установленный здесь порядок.
Владимир знал по школе и по военному училищу нетерпимость Ильи к чьей-либо физической силе, знал, как он одержимо занимался с седьмого класса то гимнастикой, то в секции бокса, нагоняя мышцы непрерывными упражнениями, подтягиванием на турнике,
Унижение Лазарева было явным, и ему едва хватало воли, чтобы расчетливо справиться с бессильным припадком ослепляющей злобы, что еще больше унизило бы его в глазах офицеров, а опытный ум подсказывал вернуть хотя бы видимость равновесия, смягчить поражение, и елейным безумием прозвучал его охрипший голос:
– Может, на ножичках еще договориться попробуем? По цыганскому обычаю! У вас, вижу, финочка отечественная, у меня трофейная... разница с гулькин хрен, если до первой крови!
И вытянул из ножен, словно из ненавистной жертвы, тонкую, с кровожелобком, финку, поплевал на ноготь, потрогал стальное лезвие, и Илья, уже теряя самообладание, упруго шагнул к нему, сказал, гневно кривясь:
– Хватит! Кончай блатной цирк, Лазарев! Или я тебе действительно шею сломаю, ясно?
Лазарев не без ритуальной осторожности вытер финку о рукав, и широкощекое лицо его с изобильной сладостью закивало Илье.
– А финочка в деле была. Испробована.
Илья повторил:
– Я спрашиваю - ясно? Или нет?..
И в его голосе было столько властной силы, столько подчиняющей уверенности в своем действии, готовности пойти на все ради душевного порядка и ради порядка формы взаимоотношений, что Лазарев, по-видимому, трезво осознал в тот миг, на что может решиться командир первого взвода, назначенный на должность комбата.
– Ясненько, - ответил Лазарев и втолкнул финку в ножны. - Так и запишем. Ясненько.
– Ну, то-то. Советую заняться целями для батареи и, пока не поздно, оборудовать энпэ*, а не братание устраивать! - посоветовал резко Илья и сказал Владимиру: - Надо поговорить, Васильев.
______________
* Энпэ - наблюдательный пункт.
Они шли по лесной дороге, усыпанной хвоей, испещренной солнечными островками, отовсюду наплывало тепло растопленной смолы, накатывало из-за кювета духом нагретой малины, и Владимир опять вспомнил, как губами тянулся к спелым ягодам белокурый мальчишка-немец, как второй выстрел настиг его на открытой насыпи, как упал он лицом в траву, выронив пилотку с малиной, и волосы его стали жирно набухать красным.
– Зачем ты?.. - сказал Владимир, чувствуя недомогание. - Не надо было...
– А ты, Володенька, сердобольный, как вижу. Или ты что - вместе с Лазаревым перемирие с немцами подписал? Тоже мне - командир отделения разведки называется!
– Немцы были на насыпи.
– Где - на насыпи? На мои выстрелы один пулемет откуда-то слева ответил - и все. Ну, где перед тобой передний край немцев? Куда стрелять будешь?
"Он разозлился и на меня?" - подумал Владимир, сотрясаемый ознобом, опустошенный, еще не опомнившийся после позавчерашнего боя, еще не забыв свое разбитое орудие и погибший расчет во время контратаки танков, километрах в двух позади этого соснового леса.
– Ты, пожа-жалуйста... за меня не беспокойся, - возразил Владимир, и его слова, смятые стуком зубов, заставили Илью быстро взглянуть на него.
– Слушай, может, тебе в госпиталь надо с твоей контузией? Ты что дрожишь?
– Н-нет, это так, ничего, - пробормотал Владимир. - Контузия несильная. Пройдет.
Илья расстегнул воротник гимнастерки, задержался возле кустов дикой малины, разросшейся за обочиной дороги, опахнувших горячей листвой, древней духотой леса, и сорвал несколько крупных ягод, кинул их в рот.
– Пакость... теплые какие-то. Как он их ел?..
Он брезгливо сплюнул и полез за портсигаром, немецким, металлическим, с виньетками готического рисунка на крышке, вынул папиросу, в его глазах прошла мрачная тень злого воспоминания, и властно поджались губы, как бывало всегда, когда он не хотел чувствовать себя неправым.
– Вот что, Володя, - заговорил Илья, садясь на поваленную сосну неподалеку от просеки, на которой виднелись замаскированные плащ-палатками два орудия, и солдаты, закрыв лица пилотками, лежали на траве, грелись и дремали на солнцепеке. - Глупость положения вот в чем. Впереди тебя нет нашей пехоты и нет немцев на насыпи. Мои орудия после боя держат эту дорогу. И, как видишь, солдаты загорают. Приказ стоять, и мы стоим, как слепые. Ты думаешь, танки пойдут на этот лес? Что-то не очень похоже. Позавчера все было ясно. Мы наступали, они драпали. А где сейчас немцы - за насыпью или еще дальше отошли - бог его знает. Таким образом, мои два орудия мы снимем отсюда и поставим метрах в ста от твоего, на опушке. Так будет разумнее. Если и пойдут танки, то они наверняка попрут через железнодорожный переезд, а потом через мост...
Он закурил, пожевал кончик папиросы, бисеринки пота выступали у него над сдвинутыми бровями от духоты парного воздуха. И пахло здесь тяжелой пряностью тлена, сонно жужжали над дорогой зеленые мухи, точками сверкали на солнце, садились на вдавленные колесами в песок разбросанные здесь предметы позавчерашнего боя - расплющенные колесами ребристые цилиндры немецких противогазов, железные лотки из-под мин, смятые коробки сигарет, разбросанные сахарно-белые пластинки искусственного спирта - загадочные иноземные предметы, притягивающие любопытство Владимира заключенной в них иной жизнью, имеющей свой запах и свой смысл.
– Где-то поблизости убитые, - сказал Владимир, ощущая в парном воздухе липкую струю разлагающейся плоти, как бы приносимую сюда жужжанием зеленых мух.
Илья поморщился, каблуком вдавил в песок пустой магазин немецкого автомата.
– Глупость положения заключается в том, что мы с тобой во многом зависим от Лазарева, - продолжал Илья раздраженно. - А я неопределенности терпеть не могу!
– Ночью Лазарев выберет энпэ на насыпи. И все будет в порядке.
– Нет!
– Что "нет"?