Выбор
Шрифт:
Эпилог. Прощение.
Все. Все осталось позади. Ободряющие голоса сокамерников, вразнобой сопровождавшие его в коротком пути по коридору Дома Смерти. Он так хотел ответить звучно и громко, чтобы все услышали и поняли - он не боится. Он - победил. Он - оправдан, если не перед людьми и законом, то перед Богом. Ведь нет для него такого большого греха, который не заслуживал бы милосердного прощения? Ведь нет? Так ли это? Медленно переступая, медленно, как можно медленней приближаясь к Этой двери, он думал, думал... Так ли это? Голос преподобного Мак-Миллана звучал так уверенно, так ободряюще... Задача выполнена, победа одержана. Так он написал в том письме, но... Под диктовку. И еще потом проверила мать. И все же... Все же... Разве не снизошло на него успокоение, уверенность? Тихий звук шагов... Войлочные туфли мягко касаются холодного пола, он чувствует каждую его неровность через тонкие подошвы. Как четко он сейчас видит все окружающее... Слышит каждый звук... Дыхание сопровождающих его тюремщиков... Вот закашлялся
– этот голос вдруг ослаб и сник, перехваченный спазмом, он смог только еле слышно произнести...
– Прощайте, все...
Слова бессильно смолкли в пересохшем рту, остались только мысли... Мысли... И до предела обострившиеся чувства, слух, обоняние... Как много можно заметить, если знать, что этот твой взгляд на потрескавшуюся стену - последний. Причудливый узор трещин на облупившейся старой стене... Как он напоминает ему что-то... Что? Он вздрогнул, увидев карту... Дороги... Реки... Города... Озера... Озера... Нет! Нет же! Он ведь уже так далеко от случившегося, те образы поблекли, заслоненные осознанием победы над сомнениями, над чувством вины... Вины... Задача выполнена, победа одержана. Раз за разом он повторяет про себя эти слова, совсем недавно казавшиеся ему надежным щитом от страха. От страха того, что ждет его за неотвратимо приближающейся дверью. Медленные шаги... Тюремщики не торопят. Тихий шепот и пожатие руки, да, да... Это сейчас так необходимо, когда снова пришли колебания и сомнения, когда... Нет, не смотреть на стену, не смотреть... Слушать, слушать этот шепот...
– Мужайся, сын мой, я буду с тобой до конца. Я молюсь за тебя, нынче же ты пребудешь в раю у престола Господня, так будет. Ты прошел весь путь, ты прощен. Ибо нет греха, который невозможно искупить молитвой и верой. Ты уверовал, сын мой, ты тверд и с высоко поднятой головой пройдешь врата.
Преподобный Мак-Миллан шепчет, шепчет... Как он хочет помочь... И мать сейчас простерта на полу в обшарпанной комнатушке "Армии Спасения". Она истово молится за него. Она так верит, что... Верит... Так ли это? Верит ли сам преподобный в свои слова? Или... Или все это - тоже ложь, мишура, лицемерие? Не вера, а желание поверить. Уверить... Какие страшные мысли, а ведь осталось идти совсем немного. Как можно войти в эту комнату, не будучи полностью уверенным в своей правоте? Как? Как? Боже... А ведь он думал, что все, все позади... Боже, Боже... Дай силы, дай твердости... Дверь все ближе, и мысли - все смятеннее, почему? Ему рассказывали, что перед порогом наступает оцепенение чувств. Или наоборот, может лавиной сойти ужас, тогда узники бьются в припадке, отчаянно сопротивляются, кричат, богохульствуют. Что с ним происходит, что? Его вера оказалась не так прочна? Господи, что же тогда... Как ему быть? Закричать, попросить отсрочку, упасть на колени? Дайте, дайте ещё совсем немного времени! Я не могу, не хочу так уходить... Неужели все - зря? Неужели все - не так, как казалось? Вот бы идти и идти, бесконечно идти к этой двери, а она бы отодвигалась и удалялась, как недосягаемый горизонт. И думать, думать... О чем, о ком? Последние дни он думал о ней... О зле, которое причинил... Даже в мыслях он старался не произносить ее имя, словно опасался чего-то. Чего? Вдруг вспомнился Николсон, адвокат-отравитель. Его уже казнили, он уже прошел этим коридором, навсегда скрывшись за Этой дверью. Он поучал - не думай, не вспоминай. Зачем? Адвокат был мастер давать советы, за ними пряталась простая мысль - себе самому он дельный совет дать не сумел. Как много можно вспомнить, когда мысли несутся вскачь, когда осознаешь, что каждая из них - последняя. Вот они встретились на прогулке, отошли в сторону. Что Николсон держит в руке? Какая-то дешёвая брошюрка...
– Если бы я прочел это, будучи законопослушным обывателем, то сам убил бы тебя, Клайди.
Это же... Это... Тогда он просто пожал плечами, и с благодарностью выслушал совет потребовать исключить ее письма из разбирательства. Сейчас же... Его передёрнуло, когда он снова увидел... Украденные письма, выставленные на всеобщее обозрение, в руках убийцы-отравителя. Это... Это как отдать ее на поругание и с благодарной улыбкой стоять рядом и смотреть. Почему он вспомнил это? Почему? Надо думать о другом или... Совсем не думать... Как холодно... Вот послышался порыв ветра за узким окном, забранным решеткой. Ветер... Он свободно понёсся дальше над промерзшей сумрачной землёй, дальше, дальше... От Оберна... Куда он отправился? Может... Может спустя немного времени он засвистит над крышами Ликурга... Зашумит густыми кронами деревьев вдоль его тихих в этот час улиц... Он прошепчет - я видел. Видел его... Сейчас он войдёт в Эту дверь и навсегда исчезнет из этого
Дверь. Она уже открыта, возле неё стоит мистер Сандерс, ''коптильщик''. Так его называют обитатели Дома Смерти, узник вспомнил, с каким страхом он несколько месяцев назад впервые столкнулся с ним. Сандерс просто зашёл в камеру и молча посмотрел, словно оценивал, прикидывал что-то. ''Коптильщик''... Они все здесь такие предупредительные, вежливые, за все время ни разу ничего себе не позволили. Ни грубого слова, ничего. Но... Но их взгляды, лица, сжатые губы... Они ненавидят его. Неужели им совсем все равно, что он переродился, искренне обратился к Богу? Его молитвы... Размышления... Долгие беседы с преподобным Мак-Милланом, приходы матери... Ее фанатичная убежденность в правильности избранного им пути. Так ли это? Возможно, окружающие его люди видели иное? И не только они... Он вспомнил, как что-то промелькнуло в глазах матери, когда... Когда он так и не сказал ей всего, она поняла это. Ничего не ответила... Ведь она - мать. А значит, будет с ним до конца. Негромкий голос прервал мысли.
– Пора, сын мой. Ты готов пройти врата, я буду с тобой. Ты прощен, оправдан перед Богом, он ждёт тебя. Да не убоишься ты боли и страдания, ибо чего бояться тому, кто уже не принадлежит этому миру? Иди.
Идти? Уже? Как быстро закончился этот коридор, как быстро утекла сквозь пальцы его жизнь... Как же... Как все несправедливо... Надо идти. В коридоре воцарилось торжественное молчание, Мак-Миллан отошел назад, уступив место крепкому тюремщику, его имя узник не знает.
– Ну, мистер Грифитс, идёмте.
Тишина. Затихли голоса в камерах, весь недлинный путь вразнобой доносившиеся до него, слабея, слабея... Затихли. Совсем недавно он сам вот так затихал в ожидании. Скоро... Уже вот-вот... Только сделать несколько шагов внутрь небольшой комнаты, посередине которой...
Его он видел раз за разом, в своих коротких отрывочных снах. С отстранённым интересом сейчас сравнивает - похож ли? Да. Массивное деревянное основание, толстая обивка, широкие ножки и подлокотники. Высокая спинка немного отклонена назад, вверху - небольшая выемка. Выглядит удобно... Удобно? Кто-то решил позаботиться об удобстве того, кто через несколько минут умрет? Как это странно... Глаза узника заметались, спеша, спеша увидеть как можно больше, ведь... Ведь это последнее, что он видит, последнее... Наверное, лучше не смотреть? Может, плотно, как можно плотнее зажмуриться? Все равно сейчас его лицо закроет шлем, здесь не заклеивают глаза, как в Ливенуорте. Предпочитают не видеть лица... Что же, так, наверное, лучше для тех, кто остаётся... Меньше воспоминаний. А он видел... Видел лицо... Видел глаза... Да что же это... Почему? Он не хочет... Не хочет... Нет! Нет! Не надо... Думать о Боге... Повторять про себя слова молитвы... Последней молитвы... Он почувствовал, как жёсткие пальцы вежливо, но непреклонно сжались на его локте, слишком замешкался на пороге. Его решили поторопить...
– Ну же, мистер, идёмте. Держитесь молодцом, помолитесь...
Господь милосердный, могущество твоё беспредельно. Прими душу мою, очищенную от всякой скверны, от всякой лжи. Глаза мои смотрят прямо, голова поднята, лицо открыто - я готов предстать перед престолом твоим. Я чист... Чист... Чист...
От порога до стула - четыре шага, совсем коротких шага. Узник делает первый.
Какой здесь яркий, режущий глаза свет... Он невольно поежился, попав под его безжалостные лучи, небрежно вделанная прямо в потолок лампа забрана частой решеткой. Какие причудливые извилистые тени от нее на неровных стенах, как они искривляются в углах, бегут по полу. По его одежде, лицу... В тускло освещённом коридоре ему было спокойнее... Но здесь... Этот стул в трёх шагах, этот свет, эти пальцы на локте... Они усилили хватку - и делается ещё один шаг.
Как страшно... Боже, как же страшно... Все, все остались там, и преподобный... Нет, он ведь обещал быть с ним до конца! Оглянуться? Он стоит сейчас среди тех, кому доверено остаться. Оглянуться? Нет, страшно. Он увидит всех уже сидя, перед тем, как... Господи, дай силы, уверенности... Дай, позволь уйти достойно... Ведь... Ведь... Мысли путаются, несутся к неизбежному концу, как неуправляемый поезд, мчащийся к пропасти. Стук колес... Поезд... Поезд... Не хочу! Не хочу! Я не хочу об этом думать! Не хочу ничего вспоминать! Не сейчас! Только не сейчас... Боже... Третий шаг.
Его вера... Обретенная вера. Где она? Снова и снова он повторяет про себя - задача выполнена, победа одержана. Одержана! Ведь так? Но все, кому он мог снова и снова задавать этот вопрос - остались там, они уже недосягаемы. Они больше не обнимут его, не пожмут руку, не ободрят дружеским взглядом преподобного... Не осветят камеру любящими глазами матери. Ведь... Ведь она любит его? Она, наверное, все поняла из его заминки в последнем разговоре, но... Сейчас она молится, молится за него... Ждёт неизбежного конца и желает, искренне желает, чтобы он обрёл вечный покой там... За вратами. Негромкий деловитый голос...