Выбраковка. Ночной смотрящий
Шрифт:
– Пожалуйста, – сказал Котов просто.
– Так вот, капитан. Вдруг случится, что однажды вы с ней столкнетесь ночью вплотную. Да не вдруг, случится наверняка… Рано или поздно тут начнется п…дец! – неожиданно рявкнул генерал. – В общем, если сможешь – не убивай ее. А?
Котов одну руку прижал к сердцу, а другой обозначил какой-то многозначительный жест.
– Я подчеркиваю – если сможешь.
Котов в ответ вздохнул.
– Пусть это будет кто-нибудь другой, – сказал генерал тоскливо. – Совсем другой. Не наш. Чужой.
– Их нужно херачить всем миром, – не очень-то к месту сообщил Котов. – Поднимать народ и бить.
Теперь вздохнул генерал.
– Или найти противоядие. Вакцину.
– На, –
– Должен быть способ, – твердо сказал Котов и выпил.
…Котов на ней жениться хотел. Молодая, привлекательная, энергичная. Работала в представительстве крупной торговой сети. Каждый месяц уезжала в Москву на несколько дней. Котову это нравилось. Он и сам бы не отказался выбираться почаще в мир. Нужно видеть, чем живут люди там, за границей маленького городка. Иначе не чувствуешь перспективы. Не понимаешь, какой смысл двигаться вперед, развиваться – ведь у тебя все есть, и ничего уже не надо. Котов свой город искренне любил, но знал за ним гадкое свойство размягчать мозги и доводить до освинения. «Вследствие духовного кризиса и отсутствия мотиваций». Эту роскошную фразу Котов подслушал из телевизора – так объяснял свое нежелание участвовать в Олимпиаде какой-то заграничный «летающий лыжник». Котов долго прикидывал, что же это за кризис может быть у человека, добровольно прыгающего с трамплина, и ответа не нашел. Но само выражение запало ему в память. Его даже коллеги некоторое время дразнили Духовным Кризисом. Надо сказать, молодой Котов, с его внешностью чахоточного провинциального аристократа, на ходячий духовный кризис весьма смахивал. Пока рот не раскрывал. Или не брал в руки пистолет. Язык у Котова от рождения был подвешен что надо, да и стрелял опер будь здоров. Языком он неплохо убалтывал начальство, а стрельбой заработал почетную грамоту за подписью знаменитого полковника Попова.
Впрочем, с той же легкостью Котов дотрепался до строгого выговора с занесением. А метким выстрелом едва не ухлопал сержанта Зыкова, не вовремя высунувшегося. Правда, строгача потом сняли, а Зыкову всего лишь отстрелило погон, разорвало портупею и чуть оцарапало плечо. Зыков пообещал затаить на Котова злобу и разобраться с ним, когда тот уволится из органов. Котов обозвал Зыкова тормозящим робокопом и заржавевшим терминатором.
В общем, Котова все любили.
А он почти любил свою Ленку. То есть любил ее очень, но не мог себе признаться в этом. Хотел быть с ней рядом как можно чаще и больше, ее хотел постоянно, без нее впадал в глухую тоску и становился раздражителен. Однако у самого Котова, в его умной и быстро соображающей голове, эти частички мозаики отчего-то не складывались в простое слово «любовь». Может, работа влияла. В милиции не было принято распространяться о чувствах и говорить о женщине в возвышенных тонах. Трудовая жизнь мента к этому не располагала. Начальник отдела, где Котов служил, жену и дочь называл ласково «мои бляди». Менты, если их послушать, не любили, они трахали. И вот про трах болтали часто, помногу, с картинками.
Еще они очень хотели быть хорошими ментами. Но временами уходили в запои, не упускали шанса настричь капусты, иногда брали натурой (и жестоко мстили, если потом случалось лечиться), старательно избегали лишней работы. И втайне ужасно боялись, что им когда-нибудь за такое поведение чего-нибудь будет. Страх этот (совершенно беспочвенный, ведь никому ни разу не было ничего) раздражал ментов неимоверно, но избавиться от
Котову этот страх – в его конкретном случае так, страшок мелкий – был отлично знаком. И опять-таки, чего-то в жизни Котова не хватало, чтобы обозначить возникающее иногда сосущее ощущение под ложечкой термином «стыдно».
А вообще городская милиция работала хорошо. Ну, то есть нормально. Как всё в городе, да и в стране, наверное.
Когда живешь без любви и стыда, по-другому и не получится.
Видимо, у них свойство такое, у любви и стыда. Они могут в тебе жить, но пока сам для себя не продекларируешь их, не проговоришь эти слова, не признаешься, что известны тебе эти чувства, – механизм не включится. Они не будут отравлять тебе существование – о, как мешают жить любовь и стыд! – но пока они не проснутся, ты всего лишь полуфабрикат человека.
У Котова – однажды проснулись все-таки. Правда, при столь печальных обстоятельствах, что и врагу не пожелаешь.
…Лена из очередной поездки в Москву вернулась хворая. Котов ждал ее, а она больным голосом по телефону умоляла его не приходить. Говорила, она сейчас некрасивая и может заразить его гриппом. Бывает такой дурацкий грипп – летний. Хуже не придумаешь. Котов в трубку искренне ныл, а сам уже смирился с мыслью, что придется обождать несколько дней, у него как раз квартальная проверка накатила – вздохнуть было некогда.
И вышло, что встретились они вообще через неделю. И у Котова сложилось впечатление, что ему не особенно рады. Осунувшаяся, бледная, вся какая-то словно выжатая и скомканная, Лена будто не ерундовую инфекцию перенесла, а серьезную болезнь. Вялая, заторможенная, не реагирующая на шутки и теряющая нить разговора, она сначала просто напугала Котова. Постепенно ему удалось немного расшевелить ее, но…
Она не понимала его. Едва видела. Почти не слышала. И еще – не хотела его совершенно. Между ними, столь близкими совсем недавно, теперь как стена выросла, и стену эту возвела женщина.
Котов терялся в догадках. То немногое, что приходило ему на ум – беременность, последствия тяжелого аборта, всякие там «ломки», – все это к Лене не относилось. Тем более что про первое и второе он ее сразу в лоб спросил и очень внимательно проследил за ответной реакцией, а уж наркоманов-то Котов навидался достаточно. И не только их. Наркомана, сумасшедшего и человека, опасающегося, что его сейчас за дело менты повяжут, Котов навскидку замечал даже в плотной толпе. Опыт сказывался. Нет, с Леной было что-то другое. Вообще другое.
Она взяла отпуск и дни напролет спала. А когда не спала – преимущественно ночью – тупо бродила по дому или сидела у окна, глядя в темноту. Котов забеспокоился. И еще – ему стало плохо. Как в жизни до этого не было. Он ощущал утрату, и она была вдвойне страшна, ведь переживал Котов ее медленно, постепенно. У него на глазах дорогой и любимый человек превращался во что-то, лишь внешне напоминающее человека.
Самое логичное, что мог сделать Котов, – обратиться к специалисту. Был у него доктор на примете. Однажды Котов со своим зорким глазом крупно пролетел: тормознул сумасшедшего наркомана, топающего рано утром по улице с громадным водопроводным ключом в руке. Асоциальный тип оказался психиатром, возвращавшимся домой после ночного дежурства. Так и познакомились. Кстати, профессиональное чутье все-таки не подвело Котова – психиатр уже много позже сознался ему, что полезный в хозяйстве ключ стырил у пьяного сантехника, лежавшего поперек тротуара неподалеку от больницы… Теперь открылся несчастливый повод знакомство освежить.