Вычислитель (сборник)
Шрифт:
– Нет, это не то. Здесь просто болотное зверье… Продолжаю поиск…
Глава 20
Заново
Странно: он увидел маму, какой она была до Новой Бенгалии. Не ту растолстевшую пожилую женщину, неожиданно получившую больше, чем мечтала, потерявшую цель и оттого капризную, раздражительную и порой раздражающую, а ту маму, что имела в жизни только цель и непослушного сына, то ли оболтуса, то ли гения. «Здравствуй, мама», – попытался выговорить Эрвин и, к своему удивлению, выговорил.
«Здравствуй, сынок».
«Что
«Почему тоже? Разве я мертвая? Подойди ко мне. Возьми меня за руку и убедись: я живая. Хочешь, спрошу тебя, сколько будет семьсот девяносто шесть умножить на шестьсот семьдесят девять?»
«Я не знаю. Я разучился считать в уме».
«Будто бы! Ты опять шутишь…»
«Оставим эту тему, мама. Как ты живешь? Не надо ли тебе чего?»
«Что мне сделается. Живу… Ты-то как? Добился, чего хотел?»
«Разве всего добьешься? Наверное, я хотел слишком многого».
Он хотел еще сказать «хотел поднять камень не по себе и надорвался», и смолчал, потому что знал: мама огорчится. Но мама вдруг куда-то исчезла, мир стал однотонно-серым, скучным, как тюремная камера, и Эрвин не мог понять, куда все пропало и как вернуть это вновь. Но у тюремной камеры есть хотя бы стены, а здесь не было даже стен – только бесконечно-серое пространство во все стороны и мертво зависший в нем человек. Хотелось что-то делать, но не было точки приложения сил. Какой-то шепот временами доносился извне, и был он тих, а слова непонятны. Потом смолк и шепот.
Прошла вечность.
Может быть, не совсем вечность, но около того. Вечность ведь не может кончиться, а эта кончилась.
И снова шепот, но уже понятный:
«Эрвин! Эрвин Канн! Ты здесь?»
«Здесь», – ответил он, вновь удивившись тому, что ему удалось выговорить это слово с первой попытки.
«Наконец-то! Давай приходи в себя. Пора уже».
Теперь уже не шепот, а внятный голос. Эрвин даже знал – чей.
«Что пора?» – спросил он, понимая, что не издает ни звука.
«Пора просыпаться. Ты долго спал».
«Как долго?»
«Как я, наверное. Я тут не очень обращаю внимание на календарь. Недели три, а то и больше. Ты чувствуешь свое тело?»
Никакого тела Эрвин не чувствовал. Стать бесплотным духом было интересно, но странно.
«Нет».
«Так и должно быть. Со мною было так же, не нервничай. Ты еще почувствуешь. Только это будет не твое тело».
«А чье?»
«Ну и дурацкие же у тебя вопросы! Ты теперь симбионт язычника. Ту зубастую тварь, что была симбионтом до тебя, язычник слопал и спасибо не сказал. Теперь вместо нее ты. А я – симбионт другого язычника. Ты ведь еще на острове понял, что я не утонула в трясине, так что не изображай непонимание. Мы можем общаться, когда соприкасаемся нервными нитями… ну, такими тонкими отростками, понимаешь? Ладно, молчи пока, привыкай…»
И голос ушел куда-то. Эрвин позвал Кристи, но не дождался ответа. Позвал еще раз с тем же результатом и отметил, что зовет не голосом. Что она сказала – симбионт? А кто такой язычник? Кто кого слопал? Сведений было слишком много для первого раза, а Эрвин устал. Понятно было лишь главное: он жив и, по-видимому, не умрет в ближайшее время.
Эрвин уснул.
Снилась всякая ерунда: то он медленно переваривался в чьем-то желудке, то неведомые существа разбирали его на части по клеточкам и чуть ли не по молекулам, однако не было страшно ни то, ни другое. Было любопытство, но умеренное. Подумаешь! И не такое видели. Тело – ну что тело? Оболочка. А со мною – вы слышите, со мною! – вам ничего не сделать, ясно вам? Ах, вы уже и сами это поняли? Ну и брысь отсюда! Слабаки вы, одно слово…
«Ну как ты?» – голос Кристи.
«Существую, – ответил он и добавил: – Поскольку мыслю. Но тут довольно странно…»
«Еще не почувствовал новое тело?»
«А должен?»
«Обязательно. Язычник не дает тебе умереть, а за это пользуется твоим мозгом. Пока лишь частью его. Ему бы и этого хватило выше крыши, но тут вот какое дело: человек умнее, чем язычнику надо. Со временем человек обязательно перехватит управление. Тут и стараться не надо, все получится само собой».
«Тут что, много таких, как ты… как мы?»
«Двое – ты да я. Те язычники, что живут ближе к материку, здоровенные, но совсем тупые, у них нет симбионтов… А до этих мест осужденные не доходят. Так что нас только двое».
«Тогда откуда ты знаешь?..»
«Ну, я же смогла. А ты умнее меня, и ты тоже сможешь. Погоди-ка… твой язычник меня гонит. Договорим в следующий раз…»
Ощущение времени – вот что потерял Эрвин вместе с потерей тела. Сколько прошло минут, суток или эпох, он не знал. Но Кристи оказалась права: ощущение себя как тела понемногу возвращалось – или лучше сказать, пробуждалось? Наверное, так сказать лучше, поскольку тело Эрвина отныне не было человеческим телом.
Первым делом он почувствовал малые щупальца – нервные окончания, затем основное щупальце – длинное-длинное, гибкое и сильное, очень удобное, чтобы пробить мягкий потолок наверху и схватить того, кто колышет этот потолок. Вначале щупальце не подчинялось Эрвину, от него было не больше проку, чем от отсиженной ноги, но однажды случилось чудо: Эрвин приказал, и щупальце шевельнулось!
Дальнейшее было лишь делом времени, а время имелось в избытке. «Отсиженность» прошла незаметно и более не возвращалась. Однажды Эрвин ощутил голод и, попытавшись сам схватить суматошно убегающую «лань», промахнулся самым постыдным образом, зато увидел поднятыми над болотом глазами, как добычу ловко схватил другой язычник. Он все время держался неподалеку, и Эрвин знал, что это Кристи.
Просто в другом теле. Ну и что?
Пришлось учиться охотиться у своего безмозглого симбионта. Эрвин расслаблялся, давая симбионту понять, что тот все еще хозяин, и следил за его охотничьими приемами. Однажды попробовал поймать добычу сам – и поймал, и отправил в пасть, и почувствовал восхитительный вкус пожираемой заживо плоти.
Жить было можно. Иногда второй язычник приближался, щупальца касались щупалец. Эрвину почему-то это не нравилось, и он не сразу сообразил, что неприятие тесного соседства идет не от него самого, а от симбионта. Язычники были одиночными животными.