Выдра по имени Тарка
Шрифт:
В полночь небо на западе сделалось бледно-голубым и вогнутым, словно внутренняя сторона двустворчатой раковины на морском берегу. На холмистом окоеме, где еще замешкался свет, темнели силуэты деревьев. Под летними звездами раздавалось пронзительное «взз, взз» сотен стрижей, коротавших ночь в двух милях над землей; в хорошую погоду они держатся в воздухе много суток подряд и не садятся даже на ночлег. Тарка услышал их далекие крики, в то время как с наслаждением терся шеей о травянистый бугор муравейника.
Вдруг из лесу донеслось громкое «стрекотанье». Выдры обернулись. Четыре головы обратились к деревьям. Самка перестала выкусывать шерсть, выдрята забыли о своей игре с головой коростеля. «Стрекот», далеко разносившийся по росистой траве, был встречен таким же сердитым и резким «стрекотом».
Когда
Самцы старались вцепиться один другому в шею за ухом, чтобы перекусить сонную артерию. Они катались по земле, царапая друг друга острыми когтями, хвосты с черными кончиками дрожали от ярости.
Ласки и горностай, услышав шум драки, сбежались на тропинку, вытоптанную в земле сапогами лесника. Неясыти и сычики пялились сквозь ветви дубов; рыскающая по лесу лиса вслушивалась издали и продолжала охоту. В густо увитом плющом падубе проснулась ворона, протянула «а-а-а-а!» и опять зарылась клювом в перья на груди. Тарка описывал вокруг горностаев круг за кругом; два других выдренка верещали и «гирркали» от возбуждения. Вдруг Тарка почуял запах кроличьего мяса внутри трубы; младшая сестренка тоже почуяла его. Она оказалась проворней Тарки, и, когда он подбежал к одному концу трубы, ее голова и плечи уже скрылись в другом. Тарка оскалил зубы, чтобы выхватить у нее мясо, но тут раздался громкий щелчок, лязг железа, что-то ударило Тарку сбоку по голове, громко зашипела и заскулила сестра.
В ту же секунду мать была возле нее и в жгучей тревоге забегала вокруг трубы. Она часто и тяжело дышала и сопела, как в тот раз, когда гончие рвали самца, металась вдоль канавы, приказывая выдренку следовать за собой, возвращалась и лизала его хвостик. Зеленые огоньки разом погасли.
Потревоженный грохотом в дренажной трубе закокал в своем владении фазан, в ответ с вызовом пропел петух, сидящий среди кур на яблоневой ветке возле сторожки лесника в лощине за лесом. Выдра, сопя, царапала куски дерна, прикрывающие трубу. Послышался собачий лай. Подзывая свистом Тарку и второго выдренка, мать отбежала в сторону, но сразу же вернулась, заслышав крик младшего детеныша: выдренок выполз из трубы и повис, прищемленный за хвост.
Лай перешел в нетерпеливое повизгивание; дверь сторожки отворилась, раздался голос человека. Все звуки отчетливо доносились сюда из лощины. В то время как выдриха пыталась перекусить цепь, пружину и сомкнувшиеся дуги капкана, Тарка с сестрой бежали среди молодых дубков, шурша желто-коричневой прошлогодней листвой и ломая стебли пролески, из коробочек которой сыпались на землю черные семена. В лесу лежали вязанки ореховых прутьев — когда они просохнут, ими будут переплетать тростник для крыш. Выдрята подползли под одну из них, спугнув ласку, сосущую кровь у летучей мыши. Ласка в ярости прокричала «как-как-как!» — и скрылась, волоча в пасти обмякшую мышь. С поля долетел громкий собачий лай и угрожающее «гиррканье» выдры. Тарка услышал, как взвизгнула собака, затем услышал еще один звук, заставивший его зашипеть, — крик человека.
Когда лесник, бегущий по полю, был в двадцати ярдах от опушки леса, выдра перестала грызть цепь капкана и отбежала в сторону. Собака бросилась на выдренка, готовая его разодрать, но ярость незнакомого зверька заставила ее приостановиться. Пока лесник продирался через подлесок, выдра оставалась подле детеныша. Думая, что в капкан попался барсук или лиса, лесник собирался убить их палкой из падуба, которую нес в руке. Он всматривался вперед, и тут собака, молодой еще поисковый пес, с рычанием кинулась
Отчаянные метания выдренка помогли ему вырвать железный колышек из земли, и выдренок медленно заковылял вдоль канавы и дальше, по молодому дубняку. Мать засвистела, подзывая Тарку и второго детеныша, и они выбрались из-под вязанки прутьев и побежали за ней. Выдра сделала несколько шагов, затем вернулась к выдренку, медленно идущему следом с капканом на хвосте; капкан бороздил куманику, лязгал о камни, задевал корни деревьев. Закокали фазаны, сидящие на ветвях; с падуба с тревожными криками слетели черные дрозды; в куманике недовольно засвистели крапивники и зарянки; ежи свернулись в покрытый иглами мяч; полевки сжались в комок под увядшим мхом у подножия дубов.
Позади послышался треск — это лесник с шумом продирался через мелколесье, — легкий топот собачьих лап неподалеку и «гав-гав-гав», призывающее хозяина. По морде выдры текла кровь из ран, нанесенных зубами детеныша, в то время когда она пыталась высвободить его хвост. Выдренок метался из стороны в сторону, корчился и сопел: не понимая, что случилось, он кусал матери лапы, уши, шею, нос. Выдра отскочила от него, чтобы схватиться с досаждавшим псом, ее желтые глаза светились, как самоцветы.
Когда к ним подбежал лесник, выдренок еле дышал под тяжестью капкана, который он проволок свыше ста ярдов. Лесничий выстрелил туда, откуда раздавался лязг железа, и лязг затих. Из второго ствола он выстрелил наугад в темноту леса, прислушался. Услышал вдалеке стук дробинок и скрежет капкана, который пытался поднять пес.
На рассвете ворона, спавшая в плюще, что обвивал падуб, увидела новый труп, висящий среди хорьков и ласок, которые некогда вбежали в дренажную трубу с одного конца, но никогда не выбежали с другого. Ворона сказала «а-а-а-а!» и, взлетев на дерево-виселицу, выклевала выдренку глаза.
С наступлением дня выдра с двумя детенышами была уже далеко от леса; они добрались до новой заводи, глубокой, темной и почти неподвижной. Подплыли к островку, где росли козья ива и молодой ясень, а на верхушках деревьев раскачивались плотики из небрежно переплетенных тонких сухих веток — гнезда вяхирей. Когда выдра вышла из воды, голуби уже не спали и ворковали с голубками. У одного конца островка росла зеленая осока; зимние паводки нанесли сюда прутья и корни, и выдры подлезли под них. Мать вытоптала посреди осоки местечко, нагрызла на подстилку стеблей, а немного позднее, услышав поблизости кряканье, бесшумно погрузилась в воду. Ее голова показалась возле гнезда камышницы; самочка неуклюже взлетела с шести больших яиц, коричневых, словно кудрявые соцветия осоки, и испещренных черными пятнами. Выдра отнесла их к детенышам одно за другим, и те разбили яйца и высосали их, а потом стали играть скорлупками. Порой Тарка переставал играть и принимался скулить — болела ссадина на макушке. Тогда мать вылизывала ранку, умывала его всего, с ног до головы, и он засыпал. К тому времени, как она сама умылась и выкусила свинцовые дробинки из шерсти, уже взошло солнце.
В гнезде было тихо, минуты текли вместе с солнечным светом. Поденки, чьи крылышки похожи на тончайшие прозрачные листочки, вылуплялись из куколок, плавающих в воде, и начинали свой танец над заводью в тени. Шелестя яркими крыльями, их ловили пунцовые, голубые и ярко-зеленые стрекозы. Мир и покой царили в затоне, где расходились круги от играющей рыбы, а волнистое зеркало реки отражало деревья и небо, и серых горлиц меж зеленых побегов ясеня, и полевок, грызущих сладкие корни на берегу. Вот закричала камышница — в сопровождении своего первого выводка она выплыла из-под куста боярышника, нависшего над водой; косые лучи солнца освещали труху прошлогодних листьев, которая стелилась по дну как дым. Выдра слышала все голоса дикой жизни, в то время как лежала без сна, думая о погибшем детеныше. Выдрята еле слышно посапывали, лишь изредка ноздри их трепетали и дергались лапы — казалось, они бежали во сне.