Выдуманный Жучок
Шрифт:
— Ты точно успокоилась?
— Ага.
— Что это было?
— Не знаю. Нашло что-то.
— Бывает.
— Слушай, Жучок. Хочу сделать что-нибудь радостное. Варианты?
— Напиши письмо Клёпе. Тут же есть внутренняя почта друзей. Кинешь в ящик, завтра в челюстно-лицевую доставят.
— А о чём ей рассказать?
— Расскажи, как ты победила грусть. Вдруг ей пригодится?
Вряд ли Клёпе пригодятся мои советы. Скорее всего, она сама уже успокоилась и пожала плечами. Шунт так шунт. Письмо нужно было мне. И описание собственных подвигов точно принесёт мне радость.
— Неплохо поучить историю, —
— Ещё чего! Скажи лучше — кашу доесть. Нет, догрызть! Она же деревянной стала, как дверца тумбочки.
— А давай ты кашу погрызёшь, а я — тумбочку?
В ответ я рассмеялась. От дурного настроения — ни следа. Спасибо, медсестра-уборщица! Спасибо, Жучок!
Хороший день
Удивляюсь я, глядя на маму. Она здорово изменилась после моей последней операции. И вовремя! Если бы она сейчас опять ревела в подушку, я бы точно не справилась. В последнее время у меня постоянно плохое настроение. Я знаю почему. Мне Жучок подсказал.
— Ты просто злишься на Игоря Марковича, — объяснил он, — ты привыкла, что он — добрый волшебник. И всё у него получается. А эндоскопия твоя не получилась.
Мама со мной не согласилась и сказала:
— Конечно, он добрый волшебник! Шунт же заработал после операции!
— Вот если бы эндоскопия у него получилась, обходились бы вообще без шунта!
— А не лучше ли радоваться тому, что есть?
— Давно ли ты сама этому научилась, — пробурчала я.
Мы помолчали, привыкая к своим новым ролям. Теперь я ныла, а мама меня утешала.
— Между прочим, — напомнила мама, — был день, когда мы обе сочли его добрым волшебником. Помнишь, Хороший День?
«А ведь точно», — подумала я и стала вспоминать.
— Это было в мае, да? Мы с тобой тогда ещё осчастливили двоих.
— Ну не то, чтобы осчастливили… — задумчиво сказала мама. — А кстати, как мальчишку-то звали? Насир? Наиль? Или Надир?
Я тоже не помнила, как звали того мальчика. Мне тогда только стукнуло восемь лет.
Жучка тогда у меня ещё не было. А шунт, понятно, был. И его надо было менять. В месяц поставили, в четыре года поменяли, и вот опять. Надо было сдавать кучу анализов, ложиться, место за ухом выбривать, из школы отпрашиваться. В общем, ничего ужасного, но…
Настроение у нас с мамой было не шибко весёлое, понятно. Мы съездили в РДКБ, сделали томографию. Помпа шунта работала хорошо. А катетер, который в животе, надо было на более длинный заменить. Я же выросла с четырёх лет!
Мы поехали к Игорю Марковичу. Сделали рентген. И вернулись в приёмную — результата ждать. Ну, то есть результат был понятен — катетер пора менять. Но Игорь Маркович любит всё по порядку делать. Сначала рентген, а потом уже список анализов, чтобы в больницу ложиться.
Стоим мы с мамой в приёмной, ждём списка анализов. Приёмная крошечная. Вход в неё с лестницы (нейрохирургическое на втором
Обычно в приёмной полно родственников с пакетами, но сейчас никого нет. Это и хорошо, и плохо. Плохо, что мама никак не может от своего страха отвлечься. Её, как говорят у нас в школе, «колбасит». Весь блокнот уже измяла от волнения.
Из отделения слышен крик, потом плач.
— Надо же, — бормочет мама, поёжившись, — я себя к этому четыре года готовила. Вроде приучила. Когда мы попали первый раз сюда, мне всё это казалось замком злого волшебника. А теперь вижу — обычный обшарпанный особняк.
— Тухлого розового цвета, — добавляю я, но в отделении позвякивает ведро (медсёстры моют пол) и мама вздрагивает всем телом.
— А когда он появился, — продолжает она, — разом всё и нахлынуло снова. И страхи… и…
— Кто он? Игорь Маркович? О, давай поиграем? Я буду принцессой, а он — злой волшебник, который хочет похитить меня и спрятать в замке.
Мама собирается возразить, но из отделения выходит девушка в белом халате. Растрёпанная. Прижимает к уху телефон.
— Да, — говорит она спокойно, — мы на химии. А они тоже должны были химичить, но, видишь, заболели. Простудились. Откуда что берётся… Дома же сидят…
Мама зажмуривается. Девушка открывает дверь, ведущую на лестницу, пропускает двоих посетительниц и выходит, а мама так и стоит с закрытыми глазами и пытается нащупать в кармане сигареты.
Я разглядываю посетительниц. Это мама с дочкой чуть постарше меня. У них одинаковые тёмные волосы, носы с горбинкой, переговариваются на русском, но с акцентом. Обе не красавицы, одеты ярко, пышно, не для больницы. На маме меховой жакет и юбка в складку. Дочка в золотых кроссовках, потёртых джинсах и чёрной толстовке с надписью «Victoria Bekham» на спине. Она помогает матери снять меховой жакет, вешает его на гвоздь. Под жакетам у мамы чёрная блузка с высоким воротником.
— Мамочка, стул? — спрашивает она.
— Нет, доченька.
Тогда мне было странно это слышать. «Мамочка, доченька». Мы с мамой так не говорим. Мы с ней боевые товарищи, а не фрейлины придворные.
Сейчас я подозреваю, что маме хотелось такого общения. Ей не хватает поддержки. Но я считаю, и Жучок со мной согласен, нечего нюни распускать.
— Ты же устала, — настаивает дочь.
— Да эта больница меня доконала! — заламывает руки мать.
— Сколько уже? — с готовностью считает дочь. — Три, нет, пять месяцев Назар тут.
— О! — снова вздыхает мать.
Возвращается девушка с телефоном.
— Любочка! Как там наш? — окликает её мать.
— Сидит, в карты с пацанами играет. Смеётся.
— Смеётся он. Мне вот не до смеха. А на операцию вызвали?
— Нет, ещё укол не делали.
— Позови мне его, прошу!
— Он сейчас сам придёт. Вам же согласие на операцию подписать надо.
И вот появляется Назар. Он чуть выше меня. Тот же нос с горбинкой, те же тёмные волосы, сзади длинные.
Серая майка, серые шорты, шлёпки на босу ногу. Он обмахивается разрешением, как веером и улыбается.