Выгон
Шрифт:
Я останавливаюсь на том месте, где в детстве видела, как сосед выскочил ненадолго из своего новенького трактора, чтобы открыть ворота, но не потрудился нажать на тормоз. И трактор, уже без водителя, поехал вниз по покатому холму. Сосед, как быстро ни бежал, не смог догнать его, и дорогущая машина перекатилась через край утеса и упала прямо в Атлантический океан.
Днем я возвращаюсь на Выгон покормить хайлендских коров, прижимаюсь к папе в тесной кабинке его трактора, совсем как в детстве. Я всё еще помню, где на дороге неровности и кочки, и держусь покрепче, когда мы их проезжаем. Папа опускает погрузчик с тюком силоса в кольцевую кормушку, и коровы собираются вокруг нее. Уже темно; я остаюсь в тракторе и смотрю, как папа в свете фар отрезает
Выгон спрятан за невысоким холмом, у побережья, и, если найти правильное местечко, не только вы не увидите никаких домов, но и вас не будет видно с дороги. Папа рассказывал, что в маниакальной фазе он, бывало, тут спал. Под конец дня, вновь укрывшись от ветра за морозильным ларем, скрутив сигаретку и глядя на пасущийся скот, я повторяю опыт отца.
Глава 2
Толчки
Прогулявшись по Выгону, я иду не домой, а в загончик для оборудования. Открываю дверь трейлера, в котором теперь живет папа. Снаружи его поджидает собака, а лошади тянут шеи из-за ворот, высматривая сено. Старый трейлер от ветра защищают бетонные блоки. Одно из окон выбило прошлой зимой во время шторма, и отверстие залатали деревянным щитом.
Внутри я нахожу папу. Поверх связанного мамой свитера, который он до сих пор носит, пусть теперь на локтях и красуются заплатки, на нем рабочий комбинезон, а в карманах, как всегда, шпагат для обвязки тюков и перочинный ножик. Папа сидит в обитом мягкой тканью угловом кресле, откуда через большое окно из оргстекла открывается лучший вид на участок и поля, а за ними на залив и мыс. За день и небо, и отблески на волнах не раз меняют цвет из-за быстрых порывов атлантического ветра. Облака расступаются, и волны заливает солнечный свет. В низкий прилив обнажается часть скалы. Иногда свет озаряет холмы Хоя, другого острова к югу от мыса, так что видны мельчайшие детали, а в другое время холмы полностью скрыты туманом.
Трейлер освещают лучи зимнего солнца, и в воздухе кружится принесенная снаружи пыль и дым папиных самокруток. У двери висит уличная одежда и стоят резиновые сапоги; низкий столик устлан бумагами, относящимися к разным делам фермы; мерцает газовый камин. В противоположном углу спальня, а собака ночует под трейлером, как волк в своем логове, прямо под тем местом, где спит папа.
«Чувствуешь что-нибудь?» – спрашивает папа и начинает рассказывать мне о толчках, хотя я о них и так знаю. Эта земля, с ее утесами и пляжами, где, говорят, впервые заявил о себе Сторский змей, где влачили жалкое существование жители острова Скара-Брей, где затонул «Хэмпшир», хранит немало тайн.
Некоторые жители западного побережья Оркни, включая папу, заявляют, что иногда ощущают толчки или слышат гул – низкое эхо, которое, кажется, способно сотрясти весь остров, оставаясь при этом настолько тихим, что сомневаешься, слышал ты что-то или тебе померещилось. «Его почти не слышишь, скорее чувствуешь, – говорит папа. – Это негромкий гул, как гром где-то вдалеке. И всё же земля дрожит так, что окна и полки трясутся. Толчки однократные, но часто они повторяются несколько раз в течение пары часов».
Местные говорят, что уже много лет ощущают эти толчки, но не могут выявить никакой закономерности. Им любопытно, природное это явление, дело рук человека или нечто сверхъестественное – да и происходит ли это вообще на самом деле.
Чтобы разобраться, нужен экскурс в топографию Оркни. И начнем мы с геологии западного побережья Мейнленда с его высокими отвесными скалами Маруик,
Некоторые говорят, что звуковые удары производят военные самолеты. Километрах в ста от Оркни, на материке, на мысе Рат, находится полигон министерства обороны, и военные учения проходят и на берегу, и в открытом море. Эта редконаселенная территория – одно из немногих в Великобритании мест, где можно взрывать тяжелые снаряды. Только они могли бы сгенерировать настолько мощный звуковой удар, чтобы тот сумел достичь Оркни – и то лишь если ветер поможет. Высокоскоростные самолеты тоже могут посылать звуковую волну, ведь они опускаются в более плотные слои воздуха, практикуясь в бомбометании с пикирования. Однако, хотя папа иногда видит и слышит самолеты, их появление, по его словам, с толчками не совпадает. А может, это дело рук куда более таинственных или даже призрачных островных духов? Как гласит легенда об Ассипатле и Сторском змее, жил-был огромный морской монстр – такой большой, что мог оборачиваться вокруг земного шара и уничтожать города одним движением языка. Местный бездельник по имени Ассипатл мечтал спасти мир, и ему выпал этот шанс: он убил Сторского змея, засунув ему в печень кусок горящего торфа и медленно поджарив чудовище изнутри. Сторский змей извивался в предсмертной агонии, тряс головой, и изо рта у него выпали сотни зубов, которые и стали Оркнейскими, Шетландскими и Фарерскими островами. Доползя до края земли, змей свернулся калачиком и умер, а его тлеющее тело стало Исландией – страной, полной горячих источников, гейзеров и вулканов. Но печень всё еще горит, так что, может, Сторский змей и не умер. Возможно, он щекочет побережье своим щупальцем, и толчки – это отголоски его предсмертной агонии.
Когда мы с папой разговариваем о толчках, я немного волнуюсь. Обычно мы ограничиваемся обсуждениями фермы: какие работы надо выполнить или в каком состоянии овцы и земля, и теперь, когда он говорит о труднообъяснимых ощущениях или странностях геологии, у меня закрадывается подозрение, что он входит в маниакальную фазу. Мама научила меня распознавать признаки. Сначала с папой может быть очень интересно: он становится разговорчивым, оптимистичным и энергичным, но затем начинает совершать импульсивные покупки, вроде дорогих подъемников или оборудования для фермы, гулять всю ночь, а потом внезапно перегонять скот в четыре утра; в голову ему приходят самые невероятные идеи, и он думает, что способен управлять временем и погодой.
На полу в трейлере стоит табурет, который раньше, как я помню, был в доме. Папа его смастерил в больнице, когда был еще подростком. В пятнадцать ему впервые диагностировали маниакально-депрессивный психоз – то, что сейчас называют биполярным расстройством, – и склонность к шизофрении. С тех пор папа периодически переживает взлеты и падения разной амплитуды. Нашу семью резко швыряло то вверх, то вниз на волнах жизни в зависимости от цикла маниакально-депрессивного психоза. Было дело, его насильно клали в психиатрическую больницу, обрядив в смирительную рубашку, а бывало, он месяцами лежал в постели, не произнося ни слова. Сегодня отец активный и жизнерадостный, но, когда он ведет себя тихо, я беспокоюсь: а не начало ли это депрессивного периода – очередной долгой бездеятельной зимы?
Однажды, когда мне было лет одиннадцать, отцу стало так плохо, что он просто ходил по дому, разбивая окна одно за другим. В комнату ворвался ветер, сметая тетради с моего стола. Когда подоспел врач с транквилизаторами, а за ним полиция и скорая, я закричала на них, пытаясь прогнать. Отцом овладела какая-то внешняя сила, неподвластная его контролю. Когда седативные уже начали действовать, мы уселись вместе на полу в углу моей комнаты, и я угостила его бананом. «Ты моя девочка», – сказал он.