Выход где вход
Шрифт:
— Я землю тоже воспринимаю как живое существо, — смущенно призналась она. — Мы потому с Костей так спорим, что он этого понять не может.
— Землю? — удивилась Марина.
— Ну, да… Чему тут удивляться? — с подозрением глянула на нее Вера, прикидывая, не выдаст ли себя чрезмерной откровенностью. — Представь себе животное, у которого хозяин — алкоголик. Он может спьяну размякнуть, погладить, а через час так палкой отходит, что покалечит на всю жизнь. Бессловесная тварь не способна себя защитить. Только смотрит с надеждой и страхом — 'вдруг не ударит?'. Все равно у неё другого хозяина нет, кроме
— Ты опять преувеличиваешь, — возразила Марина, с нежностью косясь на мурчащий рыжий шар. — В большинстве стран земля даже очень ухожена — каждый клочочек обработан.
— В том-то и дело, — заволновалась Вера. — Остальные страны легко любить 'за что-то' — за древность, за благополучие граждан, за уникальную природу. А Россия — она вся против шерсти. Грязь, холод, дурной климат. Всегда — в брожении. Очень похожа на реку — берега одни и те же, а внутри каждую минуту всё разное… Может, поэтому такая плавучая столица как Питер самую суть её отражала.
Отвернувшись от кота, Вера уставилась в пустое пространство, словно выуживая оттуда слова:
— Эту неразумность любви к России невозможно объяснить логически. Она вся — не 'за что-то', а 'вопреки'. Уж вопреки здравому смыслу — точно. И от этого ещё сильнее держит…
— Мда, — призадумалась Марина, наматывая на палец лисью прядь своих волос. — То, что ты описываешь, похоже на жалость. Я все думала, почему такое особенное чувство вызывает осень? Пожалуй, от уязвимости земли. Ведь природа — после того, как отдала всё накопленное, раздевается донага. Нас жалит именно её уязвимость…
— Хорошо сказано — жалит, — уцепилась Вера за понравившееся слово. — Ты права, тут всё жалит! Все эти мокрые, голые, продрогшие деревья. Озябшая, слипшаяся в грязное месиво земля… Она как бы вся перед нами раскрывается. И, кроме жалости, возникает необъяснимое чувство вины. Потому что в ответ-то мы ничего не можем.
Вера почувствовала в глубине груди слёзный ком и упрекнула себя за глупую сентиментальность.
— Парадокс в том, что это — жалость к сильному, — поделилась она недоумением. — Ведь размеры-то внушают чувство величия. Даже подавляют своей огромностью. Откуда жалость?
— Земля не обихожена, не полюблена как следует. Может, поэтому? — предположила Марина.
— Не знаю. Меня лично здесь жалит контраст силы и слабости, — задумчиво призналась Вера. — Вот сравни толщину дерева и зыбкость веточек. Пространство неба и одинокое дерево на его фоне. Или совсем уж хрестоматийно — бескрайнее поле и шаткий стебелек травы. Головой об этом не думаешь, а бессознательно, когда живешь здесь, всё время впитываешь. Эти контрасты усиливают чувство зависимости…
Вера застопорилась, с подозрением поглядывая на Марину. Нет, вроде не светится у той в глазах ни насмешки, ни высокомерия. Наконец, продолжила:
— … зависимости земли от неба. Или неба от земли, уж не знаю. Нас — друг от друга, больших — от малых. Здесь всё перекликается.
В повисшей паузе был слышен редкий стук водяных капель, срывающихся в раковину с крана.
— Во многих странах земля может защитить себя землетрясениями или цунами. Хоть как-то выразить свой гнев, — увлеклась фантазиями Вера. — А у нас —
Марина, откинувшись на стуле, беззвучно слушала. Ореховые глаза потемнели, приобретя оттенок гречишного меда. Когда она втягивалась в разговор, от неё исходило такое внимание и покой, что успокаивался сам говорящий. Вместо нервозного, напористого стремления её убедить, возникало желание рассказывать со вкусом и неторопливо. Смаковать и растягивать историю как поблескивающий в узком бокале глоток вина. И сейчас Вере было легко, ничто не мешало признаваться подруге в сокровенных чувствах…
Чтобы не расплескать переполнявшие её эмоции, дрожь и трепет, она тихонько вышла из кухни — якобы по надобности. По дороге решила взглянуть на детей. В гостиной голосил телевизор. Рыжий котяра пристроился посередине, разметавшись на полдивана. Аля нежно почесывала его за ухом. Петька кота игнорил, увлеченный зрелищем.
— Дети там кино смотрят, — сообщила Вера, вернувшись на кухню.
— А я чайку подогрела, — улыбнулась навстречу Марина. — С твоими любимыми лесными запахами: малина, черная смородина, дикая вишня.
Вера медленно вдохнула аромат из сиреневой чашки с волнистыми краями, изогнутой в форме цветка.
— Метель, похоже, стихла, — сообщила Марина, всматриваясь в заоконную тьму. — А снегу-то, снегу намело…
Оправив изгибы геометрического рисунка, она, повеселев, взглянула на Веру. Та грела руки об чашку и бурлила изнутри какими-то словами и образами. Вспоминала о недописанной Книге, припрятанной в глубине стола. И о том, что сейчас, сама того не заметив, пересказала подруге кусочек из неё, как до этого много раз пересказывала Киту какие-то фрагменты… Словно заточённая в гробовом ящике рукопись, по собственной воле стремилась наружу. Тянула Веру к себе за полу, как ребёнок, торопящийся из кроватки или манежа выбраться на пол, встать на свои ноги.
— Как хорошо, что наступает зима… Всё сейчас опадает, темнеет, уходит. Новое еще не возникло, — заговорила вдруг Марина, неотрывно всматриваясь в сердцевину своей чашки. Казалось, она описывает картинки, проступающие на дне. — Земля черная. Деревья наши любимые превращаются в скелеты. И когда эта темнота начинает светиться изнутри снегом, сразу легче становится. Откуда-то снова берутся силы, будто снег и впрямь приносит свет. Представляешь, всегда такая серая, бурая, темная земля — и вдруг светится?
— Ой, Мусь, — слабо улыбнулась Вера. — Я только сегодня об этом подумала. О том, что снег это — живой космос. Похоже, правда?
В дверях появился Костя, всласть наговорившийся по телефону и изрядно повеселевший.
— Ты что — опять куда-то собираешься ехать? — удивилась Марина, заметив на нем клетчатый шарф.
— Нет, зачем же? В такую метель? Просто горло на холоде застудил, похоже. А потом слишком долго разговаривал.
Костя присел за стол, просительно подставляя Марине отливающую золотом темно-синюю чашку. Вера пристроилась сбоку. Невольно засмотрелась на рыжеватую, коньячного цвета струю заварки. Марина для Кости заварила что-то новое. Сейчас чай пах мандариновой корочкой со слабым призвуком лимонника и имбиря.