Выход из лабиринта
Шрифт:
Суждено ли мне постичь, что таится там, по другую сторону порога?…
июнь 1978 г.
ЗАЯВЛЕНИЕ О ВЫХОДЕ ИЗ КПСС
Первому секретарю
Калининского райкома КПСС г. Москвы
от Гнедина-Гельфанда Е.А.
(парторганизация ГПИБ).
Ставлю Вас в известность о своем решении отказаться от звания члена КПСС. Возвращаю
Я подверг пересмотру взгляды, побудившие меня вступить в партию в 1931 году и определившие мое стремление после судебной реабилитации в 1955 году добиться отмены постановления об исключении меня из партии. Хотя КПСС давно перестала быть союзом единомышленников, а проповедуемая ею идеология приобрела формальный, декларативный характер, все же с морально-политической точки зрения я считаю невозможным мое дальнейшее пребывание в партии. Я продумал свое мировоззрение в целом и переоценил свои политические взгляды в свете эволюции советского государства и таких событий, как подавление военной силой демократического движения в Чехословакии в 1968 году.
Огромное значение имеет для меня то, что начатое на XX и XXII съездах КПСС раскрытие преступлений прошлого и губительных методов управления страной было свернуто, а намечавшийся процесс оздоровления государства и общества приостановился. Ложь относительно прошлого тяготеет над настоящим, ложь о современном положении страны омрачает будущее.
На 81-м году жизни я уже не могу предполагать, что стану свидетелем неизбежных исторических перемен в советском государстве и обществе, которые насущно необходимы народу и при которых, может быть, пребывание в партии стало бы осмысленным.
Впрочем, принадлежность к партии вообще противоречит сложившемуся у меня на склоне лет пониманию жизни общества и смысла жизни личности.
13 августа 1979 г.
Гнедин-Гельфанд Е.А.
К шестидесятилетию А.Д.Сахарова
Андрей Дмитриевич Сахаров в изгнании. Под строгим надзором. Лишен переписки и контактов с людьми, не только с учеными и друзьями. Отрезан от мира. И все же можно с полным основанием сказать о нем словами Анны Ахматовой, относившимися ко Льву Толстому: «Конечно, он всегда и отовсюду слышен и виден — из любой точки земного шара, но уже как явление природы, ну, как зима, осень, заря».
Сходство между нашим великим современником и великим русским писателем прошлого — в огромном общественном значении их нравственного облика и подвига и в том, что оба этих выразителя чаяний человечества оказались в конфликте с властями своего времени. Эта трагедия имеет всеобщее значение.
Люди, убежденные в непреложности ценностей, гуманным и мужественным поборником и хранителем которых стал Андрей Дмитриевич Сахаров, всей душой с ним, обращаются мыслью к нему в день его шестидесятилетия и желают ему сил и здоровья.
21 мая 1981 г. Е.А.Гнедин
Когда глупец чернит картину мира,
Когда коварством хвастает злодей,
Меня
Пою и вновь дышу вольней.
Как тяжко мне! Как больно ранит злоба,
Какое бремя трудное влачу…
Но не смирюсь: в страданиях до гроба
Разрушить мир мой я не захочу.
Во мне поет и память о любимой,
И верность светлой красоте,
И нежность тихая, и гнев неукротимый,
И страсть высокая к мечте.
Звучат слова и клятвы не впервые,
В них оправдание и смысл бытия;
Они — как слитки золотые,
И обесценить их нельзя.
Пусть каждый день настигнуть гибель может, —
Я вере в жизнь не изменю;
Пусть голод горестный и жжет, и гложет, —
Я мысль свободную храню.
Все видел я: бессмысленную участь
Злой нищеты, бесчинство подлеца,
Усмешку мерзкого и сытого лица…
Но ненавидя и любя, и мучась,
Своим путем пройду я до конца.
(1944 г., лагерь)
Из архива семьи Гнединых.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Господи! Душа сбылась, —
Умысел твой самый тайный.
…Среди многих моих утрат — от первых, ранних, до последних лет (когда утратам этим несть числа), эта потеря особая, отдельная, ни с чем не сравнимая…Не с горя, а в ясном сознании утверждаю: Евгений Александрович Гнедин принадлежит не только тем, кто его давно и близко знает, и даже не только тем, кто раньше или позже узнает его: его поразительную биографию и его мысли, уже переданные печатному тексту и оставшиеся пока в рукописи.
Он принадлежит также и тем, кто, быть может, никогда не узнает ни его имени, ни его жизни. И сейчас он и с нами, и с ними.
Ибо — он из того братства людей на Земле, кто доказал, что человеколюбец и жизнелюбец, даже если он властью обстоятельств обречен на одиночество, попран, загнан в угол, приговорен к безвестности, в чем-то непреходяще важном оказывается не слабее, а, минуя время, и сильнее самого чудовищного систематизированного человеконенавистничества, в ресурсе которого и самоуверенность механической мощи, и фатализм бессилия: покорство людей, уверовавших в предначертанность их итогов, финалов, развязок. Так кому же в этом разуверить человека, как не человеку?