Выхода нет
Шрифт:
– Иди ложись.
Наблюдал за мной. Заметил.
– Пап, – обняла его за плечи, – я тебя так сильно люблю.
– И я тебя люблю, – хмыкнул от удивления, что смог это произнести.
– Если вдруг я стану плохой дочкой, скажи мне об этом, пожалуйста.
– Да хоть сейчас! Ты когда в последний раз протирала пыль в кухне?!
– Ой, ну ладно тебе.
Коснулась в последний раз его темных жестких волос и вышла, чтобы снова не разреветься. Мы будем счастливы теперь и навсегда.
Я, когда уехала в Москву, быстро влилась в корреспондентский ритм. Кулагин бросил в пучину с головой и сказал: «Выплывешь – будешь работать, не выплывешь – так и останешься за бортом». Я выплыла. Плавала я неплохо во всем этом потоке информации, еще и из трюма доползла до верхней палубы. Одной из первых историй, которые я снимала, была о жизни девчонки, которая спасла подругу в озере, но утонула сама. Рассказывала всё мама погибшей. Через месяц муж рассказчицы попал в автокатастрофу, а ребенок, которого она ждала, замер внутри нее. Она осталась одна.
Мы разговаривали с ней почти два часа на камеру, час без камер, потом еще долго по телефону и единственное, что чувствовала я в этот момент, – что делаю очень хороший документальный проект. Программу я сдала без правок Кулагина, ту женщину я больше никогда не видела.
Интересно, она чувствовала то же самое, что чувствовала я после папиной смерти, или горе каждого – это абсолютно разный спектр чувств и эмоций? У Толстого было так, что все счастливы одинаково, а несчастны по-своему. Смогла бы я жить, если бы потеряла всех, абсолютно всех дорогих мне людей?
Вошла в спальню. А там не изменилось совсем ничего: те же оборванные шторы, которые никогда не было времени повесить на петлички; диски, разбросанные по всему подоконнику вперемежку
Если я всё верно поняла и временной вход находится на одной прямой с выходом, то билет до Москвы спокойно даст мне возможность вернуться в сегодняшнее утро собой вчерашней.
Осторожная папина рука прокралась в комнату и нажала на «Выкл».
– Не-не, включи.
Рука тут же скрылась за дверью.
Я достала с полки фотоальбомы размером со все тома толстовских романов, разложила архив на полу.
– Ты еще не спишь?
Он всегда выключал мне свет, если мы не ругались, конечно. Когда ругались, обходил комнату без всяких «добрых ночей». Порой мне казалось, что когда меня не было дома, он по привычке заходил в комнату и нажимал на выключатель. Но он не признавался.
– Сейчас лягу уже.
– У тебя всё хорошо? – голова появилась, как голова Николсона в «Сиянии».
– Напугал! – дернулась слегка.
– Ты как? – прошел и откинулся спиной на дверной проем.
– Я просто думаю, что сегодня день какой-то очень важный, нужный.
– Каждый день важный.
– Ну да, пап, да.
– А ну-ка, посмотри на меня! – подошел поближе к лицу моему, повернул легонько за подбородок к свету, коснувшись шершавой ладонью.
– Что случилось?
– С глазами что-то сделала, что ли? – прищурился, изучая.
– Ничего не делала, – в зеркало на двери посмотрела, чтобы убедиться.
– Голубые они какие-то стали, бледные.
– Солнечного света им не хватает, пап. Витамина D.
– Свет, наверное, так падает. Ну ладно, – подозрительно так отошел, будто почувствовал. Что вряд ли. – Ложись уже.
Конец ознакомительного фрагмента.