Выхожу тебя искать
Шрифт:
Между тем за кадром шел разговор, оператор задавал девушке вопросы, суть которых сводилась к тому, как она занималась любовью с каким-то Злобиным; причем отвечала она тому, кто задавал вопросы, предельно откровенно, перемежая нормальную речь матом и продолжая хохотать…
Эту девушку звали Лена Еванжелиста.
Когда Юля вернулась в комнату, Стеллы там уже не было. В воздухе запахло предательством, подлостью, мерзостью…
Она зашла в ванную и заперлась. Разделась и улеглась в ванну, наполнявшуюся теплой водой. Мысль о том, что ее сейчас пытался изнасиловать, почти что изнасиловал теперь уже мертвый мужчина, вызвала приступ тошноты, и она едва успела добежать до унитаза – ее вырвало.
Юля вновь выбралась из ванны и побежала в комнату, чтобы проверить, на месте ли пистолет, который она оставила под подушкой. И страшно удивилась, обнаружив его под подушкой. Причем пистолет был заряжен!
Что это? Провокация?
Она вернулась в ванну и принялась намыливать свое оскверненное тело. Мысли вновь и вновь возвращались к предательству Стеллы. Теперь она, наверно, лежит в постели со своим любимым Боксером и ублажает его, как и прежде… И они вместе смеются над Юлей и готовят для нее очередное испытание! Но что же это за испытание? И что это за прожектора, которые будут направлены на нее? Прилюдное убийство? А может, на нее спустят собак?
Какие только мысли не приходили ей в голову, одна страшнее другой…
Выйдя из ванной, она привела себя в порядок перед зеркалом, надела чистое белье и шорты, которые предназначались для Стеллы, и ее майку, затем сунула в карман кастет, нож и пистолет и села у окна в ожидании гостьи с косой. Смерть – какое неприятное и вместе с тем конкретное слово… И если она явится, эта гостья, то все остальное потеряет значение.
Смерть могла прийти в обличье Боксера, Стеллы или кого-либо из охранников. Но прошло несколько часов, а никто не появлялся. Правда, принесли обед, как всегда сытный и калорийный. Он показался… до неприличия аппетитным. Юля даже не притронулась к нему. Но спустя пять минут охранник, который вкатил столик, вернулся. Заметив, что обед не тронут, он проговорил бесцветным голосом:
– Не усложняй себе жизнь. – И снова исчез.
«Все они на одно лицо и на один голос, – подумала Юля, принимаясь за куриную лапшу и чувствуя, как желудок ее, несмотря ни на что, вполне нормально принимает пищу. – Ну и пусть, хоть наемся перед смертью…»
Остальные три дня тянулись бесконечно долго. И самое удивительное: уже к вечеру того дня, когда был убит охранник, Юля видела собственными глазами из окна своей комнаты, как его тело вынесли и положили на крыльцо, после чего подъехавшая машина увезла труп в неизвестном направлении. Боксер, несомненно, знал, чьих рук это дело, но появляться перед Юлей не собирался. И к себе не вызывал.
Видела Юля и плавающую в бассейне Стеллу, но ей в это время было запрещено выходить из комнаты.
Что-то зрело, что-то готовилось, и становилось невыносимо душно при мысли о том, что она видит эти деревья и траву, цветы, солнце и небо в последний раз…
А еще она злилась на Крымова, который своими «золотыми» мозгами так ничего и не придумал, чтобы найти ее и спасти.
30 июля, в десять часов утра, позавтракав и выпив по настоянию охранника какую-то гадость, которую он назвал «витаминами», Юля вышла из своей комнаты, и первым человеком, которого она увидела, была Стелла. Она шла, сопровождаемая охранником. Они встретились на верху лестницы, ведущей к просторному холлу, и каждая взглядом дала понять, чего стоит другая. После чего спокойно, стараясь не задеть друг друга, спустились вниз и вышли на крыльцо, где их встретил одетый во все черное Боксер.
– Доброе утро, девочки, – поприветствовал он их кивком
Они сели в подъехавшую «Газель» с зашторенными окнами, где на них сразу же надели наручники.
Утром Юле принесли ее одежду, ту самую, в которой она была, когда ее схватили на дороге, – белую кружевную блузку и короткую черную юбку. И еще испанские сабо, плетеные, удобные, не то что чужие тапочки из парусины, которые она носила, находясь в плену. Надевая все это, она действовала как механическая заводная кукла, потому что чувствовать что-либо или думать была уже не в силах: проснувшись, Юля не нашла в комнате ни кастета, ни ножа, ни пистолета…
30 июля чуть свет Крымов с Шубиным уже были на месте. В четыре часа утра в ворота заброшенного старого ипподрома въехал огромный фургон, в который поместились бы несколько автобусов, – эдакая сверкающая мощная игрушка, покрытая красным глянцем и расписанная белыми стильными надписями «Pepsi-Cola». Из фургона вышли разодетые в красно-белую форменную «пепси-кольную» одежду молодые ребята, которые хорошо отработанными движениями начали выгружать из фургона огромные тюки, ящики, контейнеры. Все это вносилось в конюшню, расположенную в самой дальней части ипподрома.
С помощью мощного бинокля Крымов сумел разглядеть зачехленные барные стойки, какие-то странные панели, в которых он позже узнал основания для своеобразной арены – он видел такую в лесу, когда там проводились собачьи бои.
– Они превращают конюшню в нечто… наподобие цирка. Смотри, видишь, понесли белые пластиковые конструкции? Это стулья, тогда были точно такие же… А вот и напитки, пиво, кола… Вот это организация, скажу я тебе! А прикинь, сколько все это может стоить?!
Спустя полтора часа фургон уехал, облегчившись на несколько тонн, а конюшня на ипподроме осталась стоять, как и прежде, словно ничего и не произошло…
– Видишь, все делают загодя, чтобы днем не светиться.
Они вернулись в агентство, оставив вместо себя подъехавшего в шесть часов Сашу, который должен был через каждые полчаса звонить в агентство и докладывать, что происходит на ипподроме.
Надя, которая варила кофе, надев длинный клетчатый фартук на свадебное платье, встретила Крымова и Шубина тревожным взглядом.
– Ты еще не раздумала выходить замуж? – пошутил Крымов, но шутка вышла не смешной, потому что все думали только о предстоящем, о том, что произойдет в семнадцать ноль-ноль. Регистрация же брака Нади была назначена на полдень и считалась не торжественной, хотя платье на невесте было самое что ни на есть торжественное, настоящее, белое, воздушное, делавшее ее непохожей саму на себя… А волосы – красиво уложенные в парикмахерской полчаса назад, они источали легкий ванильный аромат. Появившийся буквально вслед за Крымовым и Шубиным Леша Чайкин, жених, сказал, что на сегодня он свободен и готов помогать своим друзьям. Он тоже сильно изменился. В черном строгом костюме, в белой сорочке и при бабочке Леша выглядел совершенно другим человеком.
– Если бы сейчас был, к примеру, май или хотя бы июнь, я бы напился, так нервничаю, – признался он, потирая свой длинный и крупный нос, то и дело приглаживая руками и без того уложенные и смазанные гелем волосы. – Я, наверное, не доживу сегодня до вечера… А все, что происходит, у меня в голове не укладывается… Я только не понял, при чем здесь петушиные бои? Футбол, это еще понятно, но это… Их откуда должны привезти, из Индии, что ли? Знаете, братцы, я не знаю, конечно, как вы, а я чувствую себя преступником по отношению к Юле… Мы ловим какого-то придурка, организовывающего зрелища для богатых, и совершенно бездействуем в отношении ее… Ведь тело-то не нашли… Господи, сделай так, чтобы эта красивая девочка никогда не оказалась на моем столе… А что это ты мне, Надя, рассказывала про Еванжелисту? Думаете, ее смерть каким-то образом связана с Боксером?