Выигрыши
Шрифт:
– Сукины дети, сволочи, – сказал Пушок, сморкаясь. – Только подумайте, сеньор. Ну что он им сделал такого, скажите на милость? Ведь мы же только из-за мальчонки пошли, в конце концов, просто хотели послать телеграмму. А теперь…
– Телеграмма уже отправлена, этому-то они по крайней мере не смогут помешать. У тебя, кажется, ключ от бара. Ступай выпусти всех оттуда и сообщи, что случилось. Будь осторожней с этими гадами, я подежурю в коридоре.
Пушок, опустив голову, снова высморкался и вышел. Странно, но он почти не запачкался кровью Медрано. Рауль закурил и сел в изножий
«А мне-то не все ли равно», – подумал он, пожимая плечами. И услышал, как отворилась дверь в каюте Лопеса.
XLII
Как и следовало ожидать, Пушок столкнулся с дамами в коридоре правого борта; все они были крайне возбуждены. В течение получаса они пытались сделать все возможное, чтобы открыть дверь бара и выпустить на свободу громогласных пленников, которые неустанно колотили кулаками и ногами по стенам своей темницы. Примостившись на узком трапе, ведущем но палубу, Фелипе и шофер дона Гало безучастно наблюдали за происходящим.
При виде Атилио растрепанные донья Пепа и донья Росита бросились к нему, но он, не говоря ни слова, отстранил их и прошел мимо. Сеньора Трехо, воплощение оскорбленной добродетели, скрестив на груди руки, воздвиглась перед ним и пронзила его взором, каким до сих пор удостаивала только своего мужа.
– Чудовища! Убийцы! Что вы наделали, бунтовщики проклятые! Бросьте этот револьвер, я вам говорю!
– А ну, дайте пройти, донья, – сказал Пушок. – Сами вопите, что надо их выпустить, а не даете проходу. Так что ж мне делать, скажите на милость?
Освободившись от судорожных объятий матери, Нелли бросилась к Пушку.
– Тебя убьют! Тебя убьют! Зачем вы это сделали? Сейчас придут офицеры и всех нас схватят!
– Не говори белиберду, – сказал Пушок. – Все это ерунда, знала бы ты, что случилось… Лучше не буду говорить.
– У тебя кровь на рубашке! – завопила Нелли. – Мама! Мама!
– Дашь ты мне наконец пройти, – сказал Пушок. – Это кровь сеньора Лопеса от того раза, когда его побили. Да не верещи ты так.
Он отстранил ее свободной рукой и поднялся по узкому трапу. Внизу сеньоры завизжали сильней, увидев, что он поднял револьвер, прежде чем сунуть ключ в замочную скважину. Но вдруг все затихли, и дверь распахнулась настежь.
– Тихонечко, – сказал Пушок. – Ты, че, выходи первым и смотри не шебаршись, а то всажу тебе свинца в черепок.
Глицид ошалело взглянул па Пушка и, быстро спустившись по трапу, направился к задраенной двери, но всеобщее внимание тут же привлекли показавшиеся в дверях бара сеньор Трехо, доктор Рестелли и дон Гало, которых встретили криками, плачем и причитаниями. Последним вышел Лусио, вызывающе глядя на Атилио.
– Ты не очень-то рыпайся, – сказал ему Атилио. – Сейчас мне некогда с тобой толковать, а потом, если хочешь, отложу пушку и набью тебе морду, хорошенько набью.
– Уж ты набьешь, – сказал Лусио,
Пушок, окинув взглядом бар, где за стойкой неподвижно стоял метрдотель, опустил револьвер в карман брюк.
– Да помолчите вы, – сказал он, останавливаясь на верхней ступеньке. – Разве не знаете, что ребенок болен, как же у него не будет подниматься температура.
– Чудовище! – крикнула сеньора Трехо, удалявшаяся в сопровождении своего супруга и Фелипе. – Я это так не оставлю! В тюрьму, на цепь и в наручники! Как отъявленных преступников! Похитители, бандиты!
– Атилио! Атилио! – стенала Нелли, ломая руки. – Что там случилось? Почему ты запер этих сеньоров?
Пушок открыл было рот, чтобы брякнуть первое, что пришло ему в голову, разумеется грубость. Но промолчал, крепко прижав дуло револьвера к полу. Он стоял на второй ступеньке и, возможно, поэтому вдруг почувствовал себя недосягаемым для этих выкриков, вопросов, гневных упреков и проклятий. «Пойду.лучше посмотрю, как там малыш, – подумал он. – Надо же сказать его матери, что мы все же отбили телеграмму».
Ou прошел мимо женщин, теснившихся с протянутыми к нему руками и отверстыми ртами – издали можно было подумать, что они поздравляют его с одержанной победой.
Персио заснул, прикорнув па кровати Клаудии. На рассвете она укрыла ему ноги одеялом, окинув благодарным взглядом его тщедушную фигурку, его новую, но уже мятую и запачканную одежду. Потом подошла к постели Хорхе и прислушалась к его дыханию. Приняв в третий раз лекарство, Хорхе крепко заснул. Потрогав ему лоб, Клаудиа немного успокоилась. Она вдруг почувствовала себя такой усталой, будто не спала несколько ночей подряд, и все же не хотела лечь рядом с сыном, она знала, что скоро кто-нибудь придет с известием или с рассказом о все тех же событиях, о запутанных лабиринтах, где уже сорок восемь часов бродили ее друзья, сами толком не зная почему.
Приоткрылась дверь, и показалось лицо Лопеса, все в синяках. Клаудиа не удивилась, что он не постучал, она даже не обратила внимания на громкие голоса и крики женщин в коридоре. Она поманила его рукой, приглашая войти.
– Хорхе стало лучше, оп спал почти два часа подряд. Но что с вами?…
– О, пустяки, – сказал Лопес, ощупывая челюсть. – Больно немного, когда разговариваешь, поэтому я буду немногословен. Я очень рад, что Хорхе лучше. Нашим друзьям наконец удалось послать телеграмму в Буэнос-Айрес.
– Какая нелепость, – сказала Клаудиа.
– Да, теперь это выглядит нелепо.
Клаудиа опустила голову.
– Словом, дело сделано, – сказал Лопес – Хуже всего то, что пришлось стрелять, типы с кормы их не пропускали. Даже не верится, мы почти не знаем друг друга, двухдневная дружба, если, можно назвать это дружбой, н тем не менее…
– Что-то случилось с Габриэлем?
Вопрос прозвучал, скорее, как утверждение, и Лопес лишь молча посмотрел на нее. Клаудиа поднялась с открытым ртом. Подурневшая, почти смешная. Она сделала неверный шаг вперед, и ей пришлось схватиться за спинку кресла.