Выкрикивается лот 49
Шрифт:
Тем временем во дворце Анжело хитросплетения Эрколе выплывают наружу. Витторио и полдюжины других придворных наседают на него и обвиняют в убийстве Доменико. Парадом проходят свидетели, и после быстрой пародии на суд Эрколе просто забивают до смерти – весьма свежее решение.
В следующей сцене мы в последний раз видим Никколо. Он решает сделать привал на берегу озера, где, как он помнит, пропал отряд рыцарей из Фаджио. Сидя под деревом, он вскрывает письмо Анжело и узнает наконец о перевороте и смерти Паскуале. Никколо становится ясно, что он едет навстречу воцарению, любви всего герцогства и осуществлению своих самых заветных мечтаний. Скорчившись под деревом, он читает отрывки из письма вслух и саркастически комментирует очевидное нагромождение лжи, призванной успокоить Дженнаро, пока Анжело будет собирать войско в Сквамулья, чтобы напасть на Фаджио. За сценой раздается разбойничий клич. Никколо
И вновь действие переносится в Сквамулья, где Анжело безуспешно пытается собрать армию. Отчаявшись, он зовет всех оставшихся прихвостней и шлюх, велит принести вино, традиционно запирает все выходы и устраивает оргию.
В конце акта силы Дженнаро подходят к берегам озера. Появляется один из воинов и сообщает, что тело Никколо, опознанное по амулету, который он еще ребенком носил на шее, найдено в состоянии столь плачевном, что лучше об этом и не говорить. Снова наступает тишина, и все смотрят друг на друга. Воин протягивает Дженнаро запятнанный кровью свиток пергамента, обнаруженный на теле. Печать указывает на то, что это письмо Анжело, которое вез Никколо. Дженнаро бросает на него взгляд, ловко подменяет и читает вслух. Это уже совсем не то лживое послание, отрывки из которого Никколо нам зачитывал; чудесным образом оно превратилось в длинное и многословное признание Анжело во всех своих преступлениях, завершающееся раскрытием тайны Потерянного Патруля из Фаджио. Они все – кто бы мог подумать – были убиты Анжело и брошены в озеро. Позже их кости были старательно собраны со дна, превращены в уголь, а уголь пошел в чернила, которыми Анжело, обладающий мрачным и непритязательным чувством юмора, писал все последующие послания в Фаджио, включая оглашаемый документ:
Но безупречных рыцарей останки Теперь окроплены Никколо кровью; Невинность повстречалась с благородством, Наградой их союзу стал ребенок, Преобразивший ложь в святую правду, И эта правда стала завещаньем Отряда павших Фаджио сынов.Все падают на колени пред свершившимся чудом, возносят хвалу Господу, оплакивают Никколо и клянутся разорить гнездо Сквамулья. Но Дженнаро заканчивает на ноте еще более высокого накала, которая, вероятно, повергала публику того времени в настоящий шок, так как здесь открывалось наконец имя, которое не назвал Анжело и которое пытался узнать Никколо:
Они служили раньше Торн и Таксис, Теперь у них хозяин – шип стилета И рог безмолвный общего секрета. Отступят звезды, не спасет и вера От той химеры, что зовут Тристеро.Тристеро. Слово повисло в воздухе, акт закончился, и свет ненадолго погас; слово продолжало висеть в темноте над сбитой с толку, но все же не поддавшейся его власти Эдипой Маас.
Пятый акт, развязка пьесы, представлял собой кровавую баню, которую учинил Дженнаро во дворце Сквамулья. Были задействованы все способы мучительной казни, известные человеку эпохи Возрождения, включая яму со щелочью, закапывание живьем в землю и дрессированных соколов с отравленными когтями. Позже Метцгер заметил, что это выглядело как мультфильм о Бегунке, [56] переложенный белым стихом. В конце на сцене, густо заваленной трупами, в живых оставался лишь один персонаж – бесцветный управляющий Дженнаро.
56
Бегунок – в оригинале Road Runner (Калифорнийская земляная кукушка) – птичка, героиня мультфильма, которая постоянно убегает от злобного койота по имени Вилли.
Согласно
– Слушай, Метцгер, – сказала Эдипа, – пойдем со мной за кулисы.
– Ты там кого-нибудь знаешь? – удивился Метцгер, порывавшийся скорее уйти.
– Я хочу кое-что выяснить. Мне надо поговорить с Дриблеттом.
– А, о костях, – понимающе посмотрел на нее Метцгер.
– Не знаю. Просто мне как-то не по себе. Между этими двумя историями слишком большое сходство.
– Отлично, – сказал Метцгер. – И что дальше?
Пикет перед Обществом Ветеранов войны? Марш на Вашингтон? Создатель, – обратился он к потолку маленького театра, и головы нескольких человек, идущих к выходу, повернулись как на шарнирах, – спаси меня от этих либералок, от этих чересчур образованных баб с размягчившимися мозгами и кровоточащими сердцами. Мне тридцать пять лет, и я заслуживаю лучшей доли.
– Метцгер, – прошептала смешавшаяся Эдипа, – я принадлежу к Молодым Республиканкам.
– Комиксы про Хэпа Хэрригана, [57] которые она с трудом прочитывает, – заявил Метцгер еще громче, – и Джон Уэйн, [58] воскресным вечером загрызающий зубами десять тысяч япошек, – вот что такое Вторая мировая война для Эдипы Маас, старик. Нормальные люди сегодня ездят на «фольксвагенах» и носят радиоприемники «Сони» в кармане рубашки. Но это не для нее, друзья мои, она хочет исправить то, что кончилось двадцать лет назад. Вызвать призраков. И все из-за пьяного базара с Мэнни Ди Прессо. Она забыла, что ее первостепенной задачей и нравственным долгом является законная защита собственности, которую она представляет. А не наши славные парни в униформе, остающиеся равно галантными, когда бы они ни отдали концы.
57
Хэп (точнее – Хоп) Харриган – герой многочисленных радиошоу и фильмов сороковых годов.
58
Знаменитый американский актер Джон Уэйн (1907–1979) больше известен как исполнитель ролей ковбоев и шерифов в вестернах, но к моменту выхода романа он уже снялся в нескольких фильмах о Второй мировой, где, как правило, играл роли мужественных вояк, «ястребов». Наибольшей популярностью пользовались «Пески Иво Дзима» (1949, реж. Алан Дуэн – скорее всего, именно этот фильм имел в виду Метцгер), «Операция на Тихом океане» (1950, реж. Джордж Ваггнер), «Летающие кожаные ошейники» (1951, реж. Николас Рэй), «Морская погоня» (1955, реж. Джон Фэрроу) и «Самый длинный день» (1962, реж. Кен Аннакин). Пресловутые «Зеленые береты» (реж. Джон Уэйн) о войне во Вьетнаме появились несколько позже (1968).
– Это не так, – запротестовала Эдипа. – Мне плевать, что там использовал «Биконсфилд» для своего фильтра. Плевать, что покупал Пирс у «Коза Ностры». Не желаю даже думать об этом. И о том, что было возле озера Оплакивания, и о раке… – Она беспомощно умолкла, не в силах подыскать слова.
– А что же тогда? – грозно вопросил Метцгер, поднимаясь на ноги и нависая над ней. – Что?
– Не знаю, – призналась Эдипа в отчаянии. – Метцгер, не нападай на меня. Будь на моей стороне.
– Против кого? – поинтересовался Метцгер, надевая очки.
– Я хочу понять, есть тут связь или нет. Мне любопытно.
– Ей любопытно, – сказал Метцгер. – Я подожду в машине, ладно?
Эдипа проводила его взглядом и пошла искать артистические уборные; она дважды прошла по кольцевому коридору, прежде чем остановилась перед дверью в темном промежутке между двумя лампами. Она вступила в мягкий изящный хаос излучавших энергию призрачных образов, переплетенных между собой обнаженными нервными окончаниями.
Девушка, смывавшая с лица потеки кровавой краски, направила Эдипу в сторону ярко сверкающих зеркал. Эдипа, лавируя, проскользнула мимо потных бицепсов и шелестящего занавеса длинных волнистых волос, после чего оказалась перед Дриблеттом, все еще одетым в серый костюм Дженнаро.
– Это было великолепно, – заявила Эдипа.
– Потрогайте, – сказал Дриблетт, протягивая руку. Эдипа потрогала. Костюм Дженнаро был сделан из серой фланели. – Я истекаю потом, но ведь иначе его не сыграть, верно?
Эдипа кивнула. Она не могла отвести взгляда от его глаз. Черные и блестящие, они были окружены невероятно густой сеткой мелких морщин, похожих на лабораторный лабиринт для определения интеллекта блуждающих по ним слез. И они, казалось, знали, что нужно Эдипе, даже если она сама этого не понимала.